И опять привлечение ведунов и бытовое волшебство предстает у Курбского обыденным и широко распространенным явлением:

«Вот, внимательно созерцайте и смотрите на таких христиан, что осмеливаются неподобающим образом приглашать на подмогу к себе, детям своим, мужьям злобных колдунов (“презлых чаровников”) и баб, которые ворожат на воде и нашептывают и другими чарами колдуют, общаются с дьяволом и призывают его на помощь, – разглядите в этой неслыханной жестокости, о которой говорилось, какую помощь и какую пользу имеете вы от этого!»[204].

Но главная беда случается, когда сам царь приобщается дьявольского волхвования, привлекая язычников, соблюдая их, а потом рожая при их посредстве сына-наследника – самодержца всех православных:

«А о колдунах (“чаровницех”) этих так пеклись, рассылали за ними туда и сюда вплоть до самой Карелии, то есть Финляндии, и даже до дикой Ляпунии (это племя на больших горах у Ледовитого моря), и оттуда приводили их к нему, лядащих этих и злобных советников сатаны. И с их помощью от скверных семян по злому произволу, а не по природе, устроенной Богом, родились у него два сына. Один такой жестокий кровопийца и губитель отечества, что не только в Русской земле о таком чуде и диве не слыхали, но думаю, что поистине нигде и никогда… А другой был безумен, без памяти, бессловесен, как будто родился диким зверем»[205].

Апокалиптические тональности и «высокий стиль» вздохов Курбского выдают искреннюю уверенность князя в силе потустороннего мира и его причастности к бедам Московии. Но одновременно он решительно противится ложным обвинениям в колдовстве – лживым наветам на тех, кто ничем таким никогда не занимался. Для праведников поклеп о сговоре с дьяволом особенно оскорбителен, и князь это подчеркивает. Он многократно уличает Ивана Грозного в том, что тот, будучи рожден от волхвования (о чем всем известно!), других порицает за это, хотя они-то ничем подобным не занимались, то есть царь исполняет роль Сатаны, издеваясь и глумясь над верными Христа. И горе это, такое попущение Господне. И кажется, что в те годы особенно в кругу царя Ивана подобные клеветнические доносы были нормой – едва ли не обязательно присутствовали на фоне заговоров и политической интриги.

* * *

Казни ведунов при Иване Грозном случались многократно, хотя не все они четко зафиксированы. Впоследствии он даже внес некоторых в Синодик опальных, составленный ок. 1583 г. для поминовения пострадавших за время его правления. Среди казненных по делу Старицких в октябре 1569 г. там упоминается сразу вослед за священниками «ведун баба Мария» из Китай-города. А в Новгороде по прибытии царя зимой 1570 г. были казнены «15 баб, называли их ведуньями» [206]. Колдовство фигурировало среди обвинений в отношении митрополита московского Филиппа Колычева в 1568 г. Священники вообще были на передовой в контактах с потусторонним, а потому в зоне особого риска.

После умершего в 1563 г. Макария митрополичью кафедру занял Афанасий, но продержался чуть более двух лет и вернулся в Чудов монастырь. На его место царь вызвал из Соловецкого монастыря игумена Филиппа, который издали казался ему образцовым духовным пастырем. Но и здесь согласие продержалось чуть более двух лет. Осенью 1568 г. опричники схватили митрополита Филиппа прямо во время службы. Над ним планомерно публично издевались, а потом бросили в загаженный хлев, где оковы с него неведомым образом спали. А когда к узнику запустили голодного медведя, тот отказался прикасаться к архиерею. Эти события в окружении царя восприняли как результат чародейства. Царь хотел сжечь колдуна, но его уговорили решить дело по-тихому: Филиппа выслали в загородный монастырь и там удавили. За кудесы служители приняли чудотворения Святого мученика Филиппа.

После разгрома новгородского «гнезда порока» Иван Грозный только в конце 1571 г. согласовал назначение туда новым архиепископом игумена Чудова монастыря Леонида. Но вскоре тот тоже попал в опалу. Хронология событий в источниках запутана, то ли это 1573 г., то ли 1575 г., но в целом ясно, что расследование в отношении Леонида совпало с делом врача и колдуна Елисея Бомелия, который, возможно, дал показания, порочащие священника.

Находившийся тогда в Москве английский поверенный Джером Горсей отразил канву событий в своих записках следующим образом – судя по всему, речь об октябре 1575 г.:

«В это время царь был сильно озабочен разбирательством измены Элизиуса Бомелиуса, епископа Новгородского и некоторых других, выданных их слугами. Их мучали на дыбе, то есть пыткой, им было предъявлено обвинение в сношениях письмами, написанными шифром по-латыни и по-гречески, с королями Польши и Швеции, причем письма эти были отправлены тремя путями. Епископ признал все под пыткой. Бомелиус всё отрицал <…>

Епископ Новгородский был обвинен в измене и в чеканке денег, которые он пересылал вместе с другими сокровищами королям Польши и Швеции, в мужеложестве, в содержании ведьм, мальчиков, животных и в других отвратительных преступлениях <…> Одиннадцать из его доверенных слуг были повешены на воротах его дворца в Москве, а его ведьмы были позорно четвертованы и сожжены»[207].

Бомелий служил личным врачом Ивана Грозного и приобрел его исключительное доверие, но у современников снискал репутацию колдуна и чернокнижника. Примечательно, осведомленный псковский летописец называет его «лютым волхвом» и описывает как опасного еретика:

«А к нему [к царю] прислаша Немчина лютого волхва нарицаемого Елисея, и бысть ему любим в приближении. И положи на царя страхование и выбеглец от неверных нахождения, и конечне был отвел царя от веры: на руских людеи царю возложил сверепство, а к Немцам на любовь преложи. Поне же безбожнии узнали своими гадании, что было им до конца разореным быти, того ради таковаго злаго еретика и прислаша к нему, поне же руские люди прелестни и падки на волхвование; и много множества роду боярскаго и княжеска взусти убити цареви. Последи же и самого приведе наконец еже бежати в Аглинскую землю и тамо женитися, а свои было бояре оставшие побити. Того ради и не даша ему тако сотворити, но самого смерти предаша да не до конца будет Руское царьство разорено и вера християнская. Сицева бысть держава грозного царя Ивана Васильевича»[208].

Бомелий происходил то ли из Вестфалии, то ли из Зальтбоммеля в соседнем Гельдерланде. Он учился в Кембридже, но попался на алхимических практиках и был заточен в тюрьму за занятия магией. Из английских застенков его вывел русский посланник А. Г. Совин, предложив контракт врача в далекой Московии. В 1570 г. Бомелий появился при московском дворе, в разгар бушевавшей чумы и голода. Он не только