мы только в лечебных целях употреблять станем. Но я вам так скажу — если вы жалуетесь на голову, стало быть, она у вас до сих пор на месте. По опыту знаю, что без головы жаловаться гораздо сложнее, чем с головой. А водочка — это такая нужная жидкость, которая в вас втекает и все ненужное, включаяскорбные мысли, вытесняет.

Ну, господин Парацельс Череповецкий! Пора твои афоризмы записывать. Жалко, если затеряются во тьме веков. Или в потемках похмелья.

Графинчики были не слишком большими — грамм на триста. Если два, так это полная ерунда — по двести грамм на рыло, да под закуску.

Профессор Преображенский бы возмутился, что водку закусывают гороховым супчиком. Но я скажу — самое то, если еще с морозца.

Но доктор не дал как следует закусить после первой. По его мнению, закуска только портит напиток. Поэтому, пришлось спешно выпить и по второй рюмке.

— Только, уговор, господа — третий графинчик берем, когда мои служивые пообедают и отправятся дальше, — решительно заявил исправник.

Подождите, мы же только на два уговаривались? Или я что-то прослушал?

После четвертого графинчика мы запели. Точнее — начал петь господин исправник, а господин доктор подхватил:

— Я встретил вас — и все былое

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое —

И сердцу стало так тепло…[3]

Я этот романс помнил только в исполнении героя Анатолия Папанова, а Василий Яковлевич и Михаил Терентьевич пели гораздо лучше. Так, словно все вечера проводили в караоке.

А после пятого графинчика запел и я. Почему-то вспомнился «Случайный вальс».

— Ночь коротка,

Спят облака,

И лежит у меня на ладони

Незнакомая ваша рука[4].

Возникла идея взять пятый (или уже шестой?) графинчик, но при здравом размышлении, ее дружно отмели. Мы люди служивые, свой долг перед государем осознаем полностью, меру свою знаем. А вдруг по дороге раскольница сбежит или по приезду в Череповец нашего Егорушкина караулит обманутый муж? Нет, без нас нельзя. Пора возвращаться. Но кто мешает взять с собой не графинчик, а полновесную бутылку?

Кто расплачивался за обед, так и не понял. Кажется, и сам лез в карман, тряс бумажками, пытаясь оплатить и наш банкет, и еду с выпивкой для нижних чинов, но Абрютин остановил — мол, уже все оплачено. Когда это он успел?

Рюмок, разумеется, с собой не взяли, да на ходу из них пить неудобно, расплещутся. Из горлышка ни разу в жизни не пил, но все бывает впервые. Но если исправник с доктором — люди бывалые, офицеры в прошлом, из горлышка пьют, не считая это зазорным, так и мне это прилично. Не отрываться же от дружного коллектива?

И так нам всем было хорошо — и водка легко на морозе пьется, и песня льется. И лошадки умные — править ими не надо, дорогу в родную конюшню сами знают.

[1] Музыка — Марк Минков. Слова — Анатолий Горохов

[2] В Москве, благодаря Н. Склифософскому она уже использовалась, но до нас еще не дошла.

[3] Напомню, что это Федор Тютчев

[4] Стихи Евгения Долматовского.

Глава шестнадцатая

День именинника

Бух! Бух! Бух!

И какая сволочь ломится?

Нет, вроде никто не ломится. А что такое стучит? А, это в башке у меня стучит. А что там может стучать? Башка — это же кость.

С трудом повернулся и осознал, что злодеев поблизости нет, а в дверь — не во входную, а в ту, что закрывает мою спальню-кабинет кто-то стучит. Не слишком и громко, но настойчиво. Из-за этого у меня в голове и бьют в барабан.

— Иван Александрович, баню я уже истопила, — послышался голос Нюшки. — Сразу попаритесь или позавтракаете вначале?

При мысли о еде к горлу подступила тошнота. Голова гудит. С огромным трудом встал, сел на постели и осмотрелся. Водички бы минеральной. Или кефирчика.

Что за бардак? Вот тут валяется мундир, там валенки. Шуба отчего-то закинута на книжный шкаф. А где штаны? А, я прямо в них и заснул. Заснул в штанах — это плохо, зато их сейчас не нужно на себя натягивать.

Так, а что было вчера? Про то, как мы пили и пели дорогой — это помню, а дальше? Отчего-то болит правая рука. Неужели с кем-то подрался по пьянке? Вроде, со мной такого никогда не водилось. Посмотрел на ладонь, присвистнул — на пальцах ссадины, ноготь, отросший за время командировки, сломан. А, вспомнил! Я же вчера ключ от входной двери искал. Ключ один, мы его засовываем под крылечко, в условленном месте. Так еще во времена, когда Наталья здесь жила повелось, а потом и с Нюшкой. Ключ оказался дальше, чем я полагал, да сверху еще и снежку намело. Значит, снег руками разгребал?

Вспомнив, как искал ключ, припомнилось и другое. Мы вчера допели, потом меня довезли до дома и я сошел с саней. Кажется, сначала попал в сугроб, откуда меня пытался вытащить доктор. Ага… Потом и доктора и меня из снега доставал Абрютин. Точно, было такое. Исправник, хотя и ржал над нами — мол, слабаки, но тоже упал.

Во дворе долго прощались с исправником и доктором. Кажется, откуда-то взялась еще одна бутылка. Откуда, интересно? Кажется, дорогой все выпили. Да, а сколько мы выпили? Нет, теперь не вспомню. Много. Для китайца это точно смертельная доза.

Как говорил сослуживец моего отца: «Если утром хотите узнать, что было вчера, нужно либо напрячь свою память, либо ждать известий со стороны».

Кажется, во дворе пару раз навернулся. Точно, спина болит, а еще задница. Постучал в дверь, позвал вначале свою хозяйку, а потом кухарку. Потом вспомнил, что Наталья теперь вообще живет в другом месте, а Нюшка, на время моего отсутствия должна только приходить и топить печку, а в остальное время у нее был законный отпуск. Ай да я, вспомнил же.

— Иван Александрович, вы проснулись?

— Почти… — отозвался я.

Вернее — попытался отозваться. Отчего-то мой голос был не то охрипшим, не то осипшим. Кстати, а в чем разница? Типа — при охрипшем хрипишь, а при осипшем — сипишь? Кажется, я одновременно и хрипел, и сипел.

— Иван Александрович, а чё у вас с голосом? Заболели или с похмелья? Молочка теплого надо попить.

Мне пока было не до ответа. Сунув ноги в валенки (мотало изрядно!), выскочил в сени и побежал в