четырнадцать лет. Молоды, здоровы и красивы. На невольничьем рынке за них можно было выручить большую сумму денег. Особенно за девчонку. Она родом с Севера, из далекой страны, покрытой бескрайними дремучими лесами. Говорят, зимой там так холодно, что дождь замерзает на лету и падает на землю, укрывая ее белым пушистым холодным одеялом.

Что-то похожее на жалость шевельнулось в груди. Шевельнулось и пропало. Нет и не может быть жалости для тех, кто предназначен для достижения великой цели. А иначе не стоило и начинать.

– Вот этот, – существо показывает длинным кривоватым пальцем на самого старшего. – Сколько ему лет?

– Только что исполнилось восемнадцать.

– Без обмана?

Он молчит ледяным молчанием, давая почувствовать существу, что считает любой ответ на подобный вопрос ниже своего достоинства, а сам вопрос оскорбительным.

– Хорошо, – скрипуче говорит существо. – Идем.

Через узкий коридор они проходят в соседнюю комнату. За рабов можно не беспокоиться – еще никому не удавалось самостоятельно освободиться от пут, которыми связывает свои жертвы тайная жреческая стража бога Сета. А помочь им тут некому. На два парасангавокруг ни единого человека. Это он может гарантировать. К тому же никто из людей за пределами этого убежища не знает о нем. Уже не знает.

Вторая комната меньше первой и тоже освещена чадящими факелами. Посередине – каменный стол. На нем – чаша из чистого золота. Бронза для этих дел не подходит – только золото высочайшей пробы.

Стол довольно высокий – по пояс взрослому мужчине. Существо упирается руками в столешницу, наклоняется. Щель рта распахивается, и оттуда, из-под верхней губы, выдвигаются два белоснежных клыка. Каждый в полмизинца длиной.

Существо напрягается, его спина выгибается дугой, раздается едва слышное:

– Гк-хах-хххх…

Рот распахивается еще шире и превращается в чудовищную пасть, занимающую большую половину лица, на котором пляшет оранжево-красное пламя факелов.

– Гк-хах-хххх…

Темно-красный, почти черный поток крови хлещет из пасти в чашу и в течение двенадцати ударов сердца заполняет ее почти до краев.

– Уффф-ф.

Существо выпрямляется, со свистом втягивает воздух ноздрями.

– В расчете?

– В расчете, – отвечает он. – Забирай рабов, они твои.

Они выходят в первую комнату. Существо наклоняется, ножом, извлеченным из ножен на поясе, разрезает путы на ногах рабов. Рывком, одного за другим поднимает их с пола. Мышцы затекли, юноши и светловолосая девушка чуть не падают, но все-таки остаются на ногах, поддерживая друг друга плечами.

– Они ослабли, – произносит существо, критически оглядывая троицу. – Надо дать им вина с водой. Иначе не дойдут.

Из дальнего угла он приносит два глиняных кувшина и чашу, выдолбленную из дерева, ставит на пол.

– Вода, вино.

– Ты любезен, – усмехается существо. У него жуткая ухмылка. Иногда ему кажется, что так мог бы усмехаться сам бог смерти и ярости Сет, которому он некогда служил.

– Я рационален. И всегда иду навстречу партнеру, если могу это сделать.

– Похвально.

Существо смешивает в чаше вино и воду, подносит к губам рабов. Старший – тот, кому уже исполнилось восемнадцать, пьет с жадностью и опустошает чашу один. Для оставшихся двух существо смешивает вторую.

– Завтра в это же время? – спрашивает он, когда связанные по рукам юноши и девушка, понукаемые существом, движутся в сторону выхода.

– Да. И это последняя партия, – существо стоит и в глубокой задумчивости, как ему кажется, глядит в спину медленно удаляющимся рабам.

– Я помню.

– Нет, не могу больше, – голосом, полным нетерпения, произносит существо. Он знает этот голос. Такой бывает у запойных пьяниц, готовых отдать последнюю схенти* за полкувшина дрянного рисового пива. – Извини.

* Схенти (др.египетское) – набедренная повязка.

В следующее мгновение оно возникает за спиной девушки-северянки, одной рукой запрокидывает ей голову, другой обвивает за талию, приникает губами к шее. Со стороны похоже на любовную сцену. Но только первое короткое мгновение.

Тонкий вскрик прорезает полутьму каменной комнаты и умирает где-то в мрачной тишине четырех углов, запутавшись в ней, как муха в паутине. Его сменяет длинный, противный скербующе-сосущий звук, который, казалось, не закончится никогда.

Следует отдать должное одному из юношей – тому, что помладше. Пока его старший восемнадцатилетний собрат по несчастью, оцепенев от ужаса, стоит и смотрит на происходящее во все глаза, он нагибает голову и с бешеным криком бросается на существо.

С туго связанными за спиной руками он ничего бы не смог сделать. Да и будь они у него свободны – тоже. Но он хотя бы пытается, а посему достоин уважения. Но и только.

Не отрываясь от девичьей шеи, существо выбрасывает вперед левую руку, сжатую в кулак, и смелый юноша, хрипя и задыхаясь, валится на пол. Вслед за ним и рядом с ним падает девушка. Вернее, теперь уже ее бледный труп. Высосанный досуха и с двумя круглыми характерными ранами на шее…

– Павел Андреевич? – голос слуги, раздавшийся от высоких двустворчатых дверей, прервал воспоминания. Несколько коротких мгновений он размышлял, впасть в гнев или не стоит и, наконец, выбрал второй вариант. Будем справедливы. Слуга достаточно почтителен, а воспоминание… Это всего лишь воспоминание. Насущные реальные дела важнее.

– Да, – он открыл глаза.

– К вам гости.

«Гости» он выделяет интонационно. Не педалируя, в самый раз, чтобы понять, кого имеет в виду. Впрочем, даже произнеси слуга это голосом, начисто лишенным выражения, Павел Андреевич (Павел Андреевич Кожевников, это имя он носит последние семьдесят два года, и уже совсем скоро его предстоит сменить) понял бы все точно так же. Если живешь среди людей больше трех тысяч лет, то начинаешь читать их мысли. Не напрямую, не буквально, но все-таки. Достаточно малейших изменений обертонов, недоступных обычному слуху, чтобы понять, о чем думает человек, произнося ту или иную фразу.

Плюс запах.

Чуть кисловатый запах страха. Обычный человек тоже не учует. Разве что хорошая собака-ищейка. Его нюх уж никак не хуже собачьего. То же относится и к слуху, и к зрению. У кого из живущих на земле острое зрение? У птиц. Особенно хищных. Орлы, соколы – лучшие наблюдатели в мире. Так вот, его зрение мало уступит орлиному, различая монетку на расстоянии трехсот метров и двадцать пять звезд в созвездии Плеяд. Они же Стожары. Сейчас, правда, меньше. Но это не из-за того, что зрение стало хуже – атмосфера загрязнилась. Раньше воздух был гораздо чище, тут