– Вы меня разыгрываете, да? – с надеждой спросил Леслав.

Признаться, я и сам был поражен и сбит с толку. Лучший охотник на нечисть во времена Петра Первого и частный детектив из двадцать первого века работают вместе и даже, судя по всему, дружат? Но каким образом?! А таким же, ответил я сам себе, каким ты еще вчера гулял по Княжечу этого самого двадцать первого века, а сегодня опять сидишь в своем времени в старом добром «Разбойнике и псе», допиваешь пиво и слушаешь фантастические истории. И не только слушаешь, но и вовсю в них участвуешь. Что, согласимся, напрочь меняет статус и значимость данных историй. Потому что одно дело слушать или, скажем, читать те же страшные сказки, и совсем другое, когда они касаются тебя лично и любимого тобой города. Да что города. Всего мира, пожалуй.

– Все – чистая правда. Как-нибудь расскажем, если будет желание. Просто это длинная история, а есть ощущение, что у нас мало времени.

– А когда его было много? – пробурчал Леслав. – Ладно. Задачи, как я понимаю, у нас разные, но действовать лучше вместе.

– Правильно понимаешь, – сказал Андрей. – И никому ни слова.

– Если бы хоть кто-нибудь из вас хоть когда-нибудь и хоть сколько-нибудь работал в газете, – объявил я, – он бы оценил мой подвиг. Такая сенсация, а я молчу.

– Ты же сам сказал, – что боишься паники, – напомнил Симай. – И того, что примут за варьята.

– Верно, боюсь, – вздохнул я. – Но вы себе не представляете, как хочется рискнуть и тиснуть репортаж на первой полосе. Слов эдак на тысячу. А что? Уверен, главный на это пойдет. Мне он верит… – я посмотрел на своих нехорошо умолкших собеседников и быстро добавил. – Шучу.

– Давайте к делу, – сказал Андрей. – Лично я предлагаю засаду. Сегодня ночью в пригородном лесу Горькая Вода. Знакомый ювелир есть? Такой, чтобы сделал работу быстро, качественно и при этом не трепал языком.

– Найдется, – сказал Леслав. – А зачем?

– Серебряные пули отлить, – пояснил Симай.

– Погодите, а разве серебро не против оборотней? – вспомнил я.

– Не верь сказками, – ответил кэрдо мулеса. – Верь мне. Тогда выживешь. Может быть…

Он помнил те времена, когда на месте Княжеча рос сплошной дремучий на сотни километров в любую сторону лес. И даже речка Полтинка и Княжья гора не имели названия. По одной простой причине – некому было их назвать.

Примерно полторы тысячи лет прошло с тех пор. Плюс-минус век или чуть больше. Что такое сотня лет для того, кто давно разменял третье тысячелетие? Третье тысячелетие, государи мои! Адам, Ной и Мафусаил – мальчишки по сравнению с ним. Первый, как известно, прожил девятьсот тридцать лет. Второй – девятьсот пятьдесят. И третий – вроде как рекордсмен – девятьсот шестьдесят девять. Библия не врет. Так все и было. Когда-то люди жили долго. Очень долго. Во всяком случае, некоторые. Он лично был знаком с Симеоном, прозванным Богоприимцем, который прожил триста семьдесят четыре года. В апокрифах утверждается, что триста шестьдесят, но не стоит безоговорочно доверять всему, что написано в апокрифах.

Правда, будем честны. Библейские долгожители – тот же Ной или Мафусаил, обладали, что называется, врожденным, фактически неисчерпаемым здоровьем, которое и позволило им дотянуть почти до тысячи лет. Организм такой дал Господь, ничего не попишешь. А, к примеру, Симеону, переводчику Священного писания с еврейского языка на греческий, добавил годков ангел, когда Симеон усомнился в точности записи пророчества Исайи о рождении Христа и вознамерился исправить в тексте слово «дева» на «жена». Не умрешь, мол, пока сам младенца, рожденного Непорочной Девой, на руки не возьмешь, было ему сказано. Так все и вышло, дожил Симеон до этого счастливого дня.

Ему же, сидящему нынче у окна в кресле-качалке и глядящему на улицу, где осенний ночной дождь сбивает с деревьев мокрую, отжившую свое листву, никакие ангелы не помогали. Сам, все сам. Если, конечно, не вдаваться в старые богословские споры по поводу того, что всем в этом мире управляет Господь, а человек сам ничего не может. Будь это так, с чего бы Богу даровать человеку свободу воли?

А уж в том, что таковая свобода у людей присутствует, у него нет ни малейших сомнений. Было время убедиться. Вот он этой свободой и воспользовался. Тогда, больше трех тысяч лет назад, у него тоже был выбор…

Старик прикрыл тяжелые морщинистые веки. Большинство воспоминаний, иногда даже таких, которые, казалось, не забудутся никогда, истерлись из памяти. Но это… Это стояло перед глазами так ясно, как будто все случилось вчера...

Кубическая камера, вырубленная в недрах скалы. Чадящие факелы на стенах. Трое связанных молодых рабов за спиной. И никакой стражи – все на чистом доверии.

Последние песчинки перетекают в нижний сосуд часов, и тут же раздаются мягкие и в то же время тяжелые шаги. В камеру, пригнувшись, чтобы не задеть головой о притолоку, входит чудовище. Со стороны может показаться, что это высокий, завернутый в плащ с глубоким капюшоном, человек. Но он, отвергнутый кастой, не принимаемый людьми, преследуемый сразу двумя самыми могущественными тайными стражами Та-кемет, точно знает – нет, не человек.

Это Пожиратель.

Земное воплощение чудовища Амам, пожирающего после смерти души тех несчастных, кто не прошел страшный суд Осириса. Вернее, пройти-то прошел – все, так или иначе, проходят, – но отправился не в райские поля Иалу, а во тьму небытия.

Только там, за смертной чертой, чудовище Амам питается душами. А здесь, в земной жизни – человеческой кровью.

Чудовище сбрасывает капюшон.Голый, тщательно выбритый череп. Глубоко посаженные желтоватые, как у кошки или змеи, глаза с вертикальными зрачками, в которых пляшет отраженное пламя факелов. Тонкие губы. Мощные валообразные надбровья, покрытые редкими, почти незаметными, бровями. Плоский, едва выступающий нос с узкими прорезями-ноздрями.

– Ты вовремя, – говорит он. – Это радует.

– Я всегда вовремя, Бахрум-Сурт, – произносит существо. Оно почти не разжимает рта, но слова доносятся четко. – Все готово?

– Да. Товар перед тобой.

Существо жадно впивается взглядом в рабов. Пока только взглядом. Бешено пульсируют вертикальные зрачки. Он знает, что это значит. Существо очень и очень голодно. Что ж, у него все готово.

Рабы молоды. Двое юношей и девчонка. Восемнадцать, пятнадцать и