за лопатой. Но это его не остановило и не замедлило. Никотин овладел им, и это была чистая и бессмысленная вещь, которая была не просто физической зависимостью, а чем-то разрушительным в душе, что видело свой собственный конец и приветствовало его.

Да, он понимал, что есть вещи, которые медленно забирают твою жизнь. Но были и вещи, которые съедали твою жизнь большими кусками, полными ложками. И то, что на следующее утро лежало на койке в лазарете, определенно было одним из них.

Линд.

А может, и вовсе не Линд.

Шарки привязала его ремнями, он был потный, его лихорадило, а кожа пузырилась, как горячий жир. Действительно пузырилась. Вы могли бы сказать про себя, что это были кровавые или водяные волдыри, но это не помогало, и вы это знали. Так же, как это знал Хейс. То, на что он смотрел, то кем стал Линд, было чем-то вроде маленькой девочки из того старого фильма ужасов. Та, которую рвало зеленой слизью и в которой был Дьявол.

- Что с ним, черт возьми, не так? - спросил Хейс.

- Ты мне скажи, - сказала Шарки, - я не могу объяснить эти поражения, как и его душевное состояние. Я бы предположила, что это что-то психосоматическое, но...

- Да?

- Но до такой степени? Это не в моей компетенции, Джимми.

Она мудро закрыла дверь в лазарет и внешнюю дверь в сам лазарет. Линд просто лежал, глядя в потолок, открывая и закрывая рот. Он издавал сглатывающий звук, словно рыба, выброшенная на берег.

Хейс загнал далеко внутрь все, что заставляло его повернуться и бежать. Он загнал это и подошел к Линду. Он выглядел ужасно. Его плоть была белой, как брюхо жабы, и от него исходил странный запах... резкий химический запах, напоминающий скипидар.

- Линд? Ты слышишь меня? Это Хейс.

Глаза моргнули, зрачки сильно расширились, но больше ничего. Не было никакого чувства узнавания. Чего-либо. Рот Линда сомкнулся, а затем медленно приоткрылся. Голос, который раздался, был ветреным и гулким, неземным... почти так, как будто Линд говорил со дна очень глубокого колодца.

- Хейс... Джимми... о боже, помоги мне, Джимми, не позволяй им...

Он остановился, снова издав этот сглатывающий звук. Хотя он и был привязан, его руки хаотично болтались в поисках чего-нибудь, за что можно было бы ухватиться. Как бы он ни был в ужасе от всего этого, Хейс увидел просто человека в ужасном положении и вложил свою руку в руку Линда. Он почти сразу отстранился... прикоснуться к Линду было все равно, что положить руки на электрическую изгородь для коров. Хейс чувствовал энергию, электричество, пронизывающее этого человека. Казалось, оно двигалось волнами, и он чувствовал, как оно ползет по тыльной стороне его руки.

Линд глубоко вздохнул, и эта энергия угасла. К счастью.

Теперь все, что осознавал Хейс, - это фактическое ощущение плоти Линда против своей собственной. Она была горячей, влажной и отвратительной. Все равно, что держать зародыш рептилии, изгнанный из чрева матери в приступе лихорадки. Рука Линда была такой... гладкой, горячей, потеющей токсинами и желчью. Хейсу потребовалось все, что было в нем, чтобы не отстраниться.

- Линд... да ладно, старина, ты не можешь так продолжать, ты...

- Я слышу тебя, Джимми, но не вижу тебя, я не вижу ничего, кроме этого места, этого ужасного места... ох, где я, где я?

Этот голос издавал стремительный, глухой звук, на который человеческие легкие просто неспособны. Хейс не мог отделаться от мысли, что звук идет издалека. Казалось, что он прошел огромные расстояния.

Хейс взглянул на Шарки, и она закусила губу.

- Ты в лазарете, Линд.

Рука Линда ходила в его собственной, она была гибкой, как теплая глина, которая могла растаять от тепла тела.

- Я не могу тебя видеть, Джимми... Господи Иисусе, но я, блять, не могу тебя видеть, - захныкал он, - я... и я не вижу лазарета... я вижу... о, я вижу...

- Что ты видишь?" - спросил его Хейс, думая, что это может быть важно, - скажи мне.

Линд просто лежал, глядя в дыры в потолке.

- Я вижу, я вижу... - он начал метаться, из его рта вырвался влажный и мучительный крик. И это было больше похоже на крик удивления или ужаса, - море... есть только море... это большое-большое море... дымящееся, кипящее море... и небо над... туманное, туманное. Оно... оно больше не синее... оно зеленое, Джимми, мерцающее, светящееся и полно сверкающего тумана. Ты чувствуешь этот запах? Это плохой воздух... как отбеливатель, как аммиак.

Он начал давиться и кашлять, двигаясь бескостными круговыми движениями, как змея, пот катился по его покрытому волдырями лицу. Он безумно заглатывал воздух.

- Не могу... дышать... я не могу дышать, Джимми, сука, я не могу дышать!

Хейс держал его, пытаясь отговорить.

- Да, ты можешь, Линд! На самом деле тебя там нет, там только твои глаза! Только твои глаза!

Линд немного успокоился, но продолжал глотать воздух. Его глаза были огромными и наполненными слезами и безумием. Дыхание пахло неестественно, как креозот.

- Успокойся, - сказал ему Хейс. - Просто расслабься и расскажи мне, что ты видишь. Я помогу тебе найти выход.

И Хейс решил, что, возможно, он бы смог, если бы узнал, где, черт возьми, находится это место. Шарки наблюдала за ним, не одобряя и не порицая того, что он делал. Просто стояла рядом со шприцом, если дойдет до этого.

- Жарко, Джимми, здесь жарко... все дымится и покрыто туманом, и эти огромные зазубренные листы стекла... листы битого стекла поднимаются из моря и разбиваются на свет... это зеленое, зеленое, зеленое небо... пурпурные и розовые облака и тени... эти тени извиваются, как змеи, посмотри, как они это делают..., ты видишь? Ты видишь? Тени с... венами, венами... живые тени в зеленом туманном небе...

- Да, - сказал Хейс, - я вижу их. Однако они не могут причинить нам вреда.

- Я тону, Джимми, не отпускай