С Бежецким Верхом были связаны Нелединские, которые были широко представлены в Новгородской земле на рубеже столетий. Земли Данилы Нелединского в соседней Бежецкой пятине перешли в разряд оброчных уже к началу XVI в. Жалованная грамота 1508 г. С. Сарыхозину и М. Поздееву называет среди прежних владельцев их поместья Семена, Михаила и Третьяка Александровых Нелединских. В руки новых владельцев, согласно писцовой книге 30-х гг. XVI в., перешли также земли двух братьев Андреев Михайловых Нелединских. Некоторые из этих Нелединских встречаются в более поздних источниках. В 1527–1528 гг. С. А. Нелединский продал московскому Симонову монастырю свою вотчину село Перемут в Бежецком уезде. Послухами в этом акте выступали его братья Михаил и Третьяк. Их потомки были записаны в Дворовой тетради в рубрике «Бежецкий Верх». Здесь же числились Василий и Ташлык Андреевы Безсоновы Нелединские, сыновья Андрея Безноса, еще одного новгородского помещика[345].

Углицким городовым приказчиком в конце 1540-х гг. был Иван Тур Константинов (ясельничий). На рубеже XV и XVI столетий он вместе с братом был известен как помещик Шелонской пятины[346].

Видимо, имело под собой основание сообщение литовских послов в обращении к Юрию Дмитровскому о том, что после смерти Ивана III «многие князи и бояре, опустивъши брата твоего, великого князя Василя Ивановича, к тобе пристали»[347].

Рано или поздно подобное противоречие должно было стать основой для возникновения конфликтных ситуаций. В 1511 г. «въсхоте князь Семен Иванович бежати в Литву от брата своего великого князя Василиа Ивановича всеа Руси». Этот побег не состоялся. Великий князь простил своего младшего брата. Как показывают дальнейшие действия Василия III: «а людей его, бояр и детей боярских, всех переменил» – вина за эту измену была возложена на членов двора этого удельного князя[348]. Выдвинутые обвинения возникли, видимо, не на пустом месте. На литовской службе отметился Иван, брат одного из удельных воевод Василия Юрлова Плещеева. И. Т. Юрлов «побежал в Литву» (перебрался сюда до 1514 г.). Сам В. Т. Юрлов, по сообщениям родословных росписей, был пострижен в Кирилло-Белозерском монастыре «в опале». Очевидна взаимосвязь этих событий, оба из которых вполне могли быть приурочены к неудавшемуся побегу Семена Калужского. Еще раньше, в 1510 г., в листе раздачи жалованья в Великом княжестве Литовском фиксируется московский перебежчик – Булгак Денисович «з Резани», которого уместно сопоставить с упомянутым ранее Матвеем Булгаком Денисьевым[349].

Это событие весьма напоминает эпизод династической борьбы конца XV в., когда дети боярские князя Василия Ивановича, будущего великого князя, склоняли его к «отъезду» от отца. Тогда в опале казни подверглось шестеро участников заговора, остальные отделались заключением в тюрьму. На фоне продолжающейся войны с Великим княжеством Литовским и резким ухудшением отношений с Крымом отъезд представителя правящей династии (пусть и не самого заметного) мог иметь серьезные внешнеполитические осложнения.

Очевидным продолжением этого эпизода должно было стать повышенное внимание великокняжеской администрации к удельным делам. Это отразилось при определении состава удельного двора самого младшего из братьев Василия III – Андрея Старицкого, созданного, несмотря на завещание отца, только в 1519 г., спустя восемь лет после конфликта с Семеном Калужским. К этому времени ему исполнилось уже 29 лет. Одним из бояр в старицком уделе стал князь Федор Пронский, заслуженный воевода, неоднократно фигурировавший в разрядах, начиная с 1511–1512 гг. Примечательно, что в семье Пронских впоследствии боярское звание на великокняжеской (царской) службе получили не только старшие братья князя Федора – Юрий и Иван, но и младший – Данила. То есть карьерное продвижение для Ф. Д. Пронского носило вполне предсказуемый характер. Никто из Пронских прежде не был связан с удельной службой. Маловероятно в этой связи, что его переход на службу к младшему из сыновей Ивана III, получившему весьма скромный по своим размерам удел, преследовал какие-то карьерные цели. Скорее, по устоявшейся традиции этот опытный воевода был отдан в старицкий удел для «кадрового усиления». Именно он в 1524–1525 гг. был боярином и наместником Старицы. Подобную роль, видимо, играл позднее при дворе Владимира Старицкого князь Василий Иванович Темкин-Ростовский. Его брат Юрий в те же годы был боярином Ивана IV[350].

Менее определенно можно говорить о мотивах применительно к другим лицам, составившим «элиту» старицкого двора. Недостаток источников не позволяет проследить время их появления здесь. Можно предположить, что основная их масса появилась на службе у Андрея Старицкого сразу после образования его удела. В дальнейшем же его двор мог пополняться за счет новиков, впервые поступающих на службу (Иван Борисов Хлызнев Колычев), новокрещенов (Василий Баранчеев) и других лиц, не связанных служебными обязательствами с великокняжеской властью.

Большинство из тех, кто перешел к Андрею Старицкому, как и в случае с его братьями Дмитрием и Семеном, никак не успело проявить себя в служебном отношении. Об их положении приходится судить на основании служб их родителей или ближайших родственников. Можно отметить распространение среди этих лиц «семейного» принципа. Князю Андрею Старицкому служили трое братьев князей Пенинских и Лыковых-Оболенских, двое князей Голубых-Ростовских, трое Валуевых, двое Винковых Буруновы, а также, вероятно, братья Новосильцевы. Подобная особенность могла быть обусловлена переходом на удельную службу целых семей из числа членов Государева двора.

Многие близкие родственники вассалов старицкого князя были известны по службе, хотя и не добились здесь особых успехов. Князь Андрей Пенинский, несмотря на боярство его старшего брата Ивана Репни, единственный раз встречался в разрядах в 1512–1513 гг. в качестве воеводы на Угре в окружении двух своих родственников, что само по себе отсылает к уже упомянутым примерам «специализации» князей Оболенских на службе на приокских рубежах[351].