— Хороший вы человек, отец Серафим, о народе думаете, я вот бы не догадался мертвых обыскать!

— Каждому свое! Ты вот додумался, как Божью волю явить, от латинской веры народ отвратить, я бы не придумал такого. Так что каждый на своем месте быть должен!

— Княжич, не знаю, что и делать, — обратился к Мише тихо подошедший Николай, старый воин — помоги, подскажи. Пацаненок этот, что отца искал, с рукой раненой, нашел отца. Мертвым. Сидит у тела, не дает хоронить. Говорит, не дам отца, как собаку в неосвященную землю закопать. Деньги предлагает. Отец ему перед боем кошель передал, как чуял смерть свою. А отец Серафим не велит хоронить разбойников в освященной земле. Поговори с пацаном, может, убедишь?

— Приведи его сюда, Николай, вместе с отцом Серафимом и поговорим.

— Так не идет он, княжич, от тела не отходит, боится, что в яму отволочём!

— Хорошо, — вздохнул отец Серафим, — пошли, поговорим с пацаном. Жалко его, заодно и решать надо, куда его. Есть ли у него мать, или другая родня.

Подошли к сидящему около мертвого тела мальчишке, Первым заговорил Михаил.

— Звать-то тебя как, вояка?

— Зачем тебе, боярин?

— Когда говоришь, надо знать, как к собеседнику обращаться.

— Семеном.

— Расскажи, Семен, откуда ты родом?

— Мы из Грузино, что на Волхове.

— И как вас с севера на Дон занесло?

— Правду сыскать отец хотел, да вот, смерть свою нашел!

— Что же он правду искать вместе с ворами собрался?

— Не говори, коли не знаешь! За мамку он мстить пошел. Воевода Салтыков, как с Ладоги на Новгород шел, в Грузино остановку сделал, Да мамку мою в свой шатер взял. Отец с мужиками был, дрова с ними заготовлял, что бы, как Волхов встанет, вывезти по льду. Меня с собой взял, в помощь. Приехали, А мамка повесилась. Он ее три дня из шатра не выпускал. Вот отец и ушел к казакам, и меня взял. Некуда меня девать было.

Михаил замер, потрясенный трагедией простого человека.

— А продолжали с казаками воевать, потому что нынче, при царе Михаиле Салтыковы около трона сели. И никто им ничего плохого не сделает!

— Тю, — протянул Николай, — перепутали вы все с папашей твоим. Того Салтыкова, Ивана, Новгородцы еще в 11 году казнили лютой казнью. Так что отомщена мамка твоя. А нынешние, дальняя его родня. Они и знакомы даже не были. Салтыковы род многочисленный.

— Значит, — всхлипнул пацан, — батя зря два года с ворами якшался?

— Выходит, что зря — заключил отец Серафим — ладно, похороню твоего отца по христианскому обряду. Не так уж он и виновен был. С тобой что делать будем? Родни больше нет?

— Нет, мама сиротой была, а со своими отец разругался, они не хотели, что бы он на сироте женился.

— Ладно, похороним отца, потом с тобой решим, все равно рука заживать еще месяц будет.

Оставив Серафима и Николая хоронить неудачливого мстителя, Михаил отправился на берег Дона. И, как интересно, там происходило то же самое! Кошели, а они у приближенных Заруцкго были значительно тяжелее, чем у простых казаков брошенных им на убой, сносились отцу Варфоломею, который и вел счет деньгам. Просто ради интереса Михаил спросил:

— Куда деньги тратить собираетесь, батюшка?

И услышал о срубах для посадских, зерне для пересева озимых на яровые, ну и о прочих нуждах. Слава Богу сирот в крепости новых не появилось, кроме сына неудачливого мстителя. Не было смертельных потерь. Пара человек была ранена от выстрелов походной пушченки у казаков. Выстрелить она успела всего два раза, а потом была снесена ядром из кулеврины, а пушкари посечены картечью. Да несколько человек получили щепки от частокола в разные места, ранения были несерьезными. Только один получил более-менее серьезную рану в неприличное место, над ним смеялся весь гарнизон. Прозвали его спасителем крепости, загородившим защитников своим порядком толстым гузном. Пострадавший, плотный толстячок и любитель поесть, чуть не плакал от насмешек. Михаилу пришлось даже рявкнуть на особо изгаляющихся острословов. Тем более, ранение страдалец получил, наклоняясь за очередным зарядом картечи. Вечером к Мише пришли старейшины — Николай и Денис, негласно ставшие его заместителями. Поужинали, и тут Михаила озадачили проблемой, которая ему и в голову не пришла. Не учили Мишу имением управлять. Старших братьев учили, а его нет. Папенька уже в детстве планировал его на службу государеву. Так что подошли оба старых воина, поклонились, и высказали свои мысли — посадские и слобожане сейчас все на пепелищах копаются, а в мыслях нет, что пора сенокосная наступила. Не заготовят кормов, пока ведро стоит, нечем будет скотину кормить. Собирай, княжич, сход, отправляй народ на сенокос. Да и сеять пора, пока земля не высохла. А то не вызреет зерно до осени, голодать зимой будут. Заготовят сено, посеются, тогда и будет перерыв, можно и домами заняться. Поблагодарил Михаил старых воинов — надо же, больше 20 лет каждый в дружинниках, а крестьянскую работу не забыли. Сделал, как они простили. Собрали сход, порешили, что те, у кого кони получше и снаряжение в порядке, сеять будут и себе и соседям. А остальные — косить тоже, для себя и для соседа. Застучали молоты кузнецов, отбивая косы и ремонтируя сохи, потянулся народ на поля. Пошла работа.

Михаил с нетерпением ждал гонца. Что решили с ним, когда смена будет, когда можно будет поехать на север за женой. Дождался. Приехал сам Одоевский. Привез письма от отца, от Шереметьева. Поздравляли с победой, Одоевский его хвалил. Будущее пока неясно. Смысл один — сейчас решают, кто его сменит. Как решат, пришлют. А ему уже другое дело подыскали, ничуть воеводства не легче, но пусть не расстраивается, столь образованных людей на Руси сейчас раз-два и обчелся! И надо их использовать по назначению. В конце письма приписка странная, крупными буквами — не стриги волосья! И подчеркнуто. Какая связь нового задания с волосами, неясно. Но ничего, потерпит, хотя отросшие лохмы в жару уже мешались. Единственное, что на ум приходило, особенно со второй припиской — пользуясь наличием ксендза в подвале изучить католицизм, особенно обряды, запреты, поведение во время службы. И постараться выведать у патера все, что он знает про протестантство. По всему, пошлют его в Европу, пользуясь знанием языков. Хорошо бы дипломатом, хотя