Вдали же я увидел фигуры Гипериона и Лани.

Дворец культуры, возвышающийся над городом, казался неким чужеродным элементом, словно вырванным из средневековой Европы и перенесенным в сердце Азии. Его высокие стрельчатые окна, украшенные резным камнем, пропускали солнечные лучи, играющие на полах из полированного дерева. Внутри, в огромном зале с высокими сводчатыми потолками, располагалась центральная ставка восточной армии.

Гиперион выбрал это место не случайно. Он любил пространство и красоту, и этот дворец отвечал всем его требованиям. Здесь было достаточно места для его штаба, а атмосфера была достаточно серьезной, чтобы подчеркнуть важность его позиции.

В центре зала стоял огромный стол из красного дерева. Вокруг него расположились генералы, офицеры и другие военные лидеры. На стене висели карты, изображающие текущую ситуацию на фронте.

— Враг разбит, — сказал Гиперион, взглянув на карту. — Но это еще не означает, что мы можем расслабиться.

Он встал и прошел по залу, останавливаясь у каждого генерала и внимательно изучая их лица.

— Но мы должны быть готовы к любому развитию событий. Враг может ожидаться с любой стороны. Мы не должны терять бдительность.

Его слова были спокойны, но в них чувствовалась железная решимость. Он был не просто генералом, он был лидером. За спиной у Лани стоял Карим, застывший как тень. Он всегда был рядом, всегда готов выполнить любой приказ. Карим был не из тех, кто бросается в глаза. Он был тихим и незаметным, но это не делало его менее опасным. Он не любил говорить много, но когда он говорил, его слова были полны значения.

— Все понимают мою позицию? — спросил Гиперион, вернувшись к своему столу.

Генералы скупо кивнули.

— Хорошо, — сказал Гиперион. — Тогда начинаем планировать следующий ход. Мой царь! — воевода радостно улыбнулся, наконец-то заметив меня.

Солнце, проникая сквозь тончайший шелк драпировок, заливало зал золотым светом, озаряя пышный трон, возвышающийся на мраморном пьедестале. В сердце дворца, в этом Тронном зале, царила атмосфера могущества и священного спокойствия.

Воздух, насыщенный ароматом благовоний, был пронизан едва уловимым трепетом. Стены, украшенные красным лаком, сияли под золотыми узорами драконов, чьи яркие глаза, казалось, смотрели на входящих с неизменным величием. На красных стенах, покрытых тончайшей резьбой из красного дерева, располагались свитки с каллиграфией наследницы империи Цин.

Трон, выполненный из красного дерева и инкрустированный нефритом, сиял, как солнце, во всей своей красе. На его спинке красовался золотой рельеф с императорской печатью — символом ее власти и божественного мандата. На троне лежали шелковые подушки и яркое покрывало, вышитые драконами и фениксами, символами императорского величества.

Вокруг трона располагались вазы с лотосами и бамбуком — символами чистоты и непоколебимости. На полу лежали шелковые ковры с традиционным китайским орнаментом, их яркие цвета отражали величие империи.

В центре зала, словно оазис спокойствия в океане шума и суеты, стояла платформа для музыкантов. Она была изготовлена из темного дерева, отполированного до блеска, и украшена резьбой с изображениями драконов и цветов.

На платформе стояли четверо музыкантов: два мужчины и две женщины. Они были одеты в традиционные циньские одежды, сшитые из ярких тканей с золотой вышивкой. Их лица были сосредоточенными, а движения — плавными и грациозными.

В их руках музыкальные инструменты оживали и звучали как произведения искусства: цинь, гучжэн, дицзы и пипа. Каждый инструмент был выполнен из дорогих материалов и украшен резьбой и драгоценными камнями.

Звуки циньской музыки, которые они издавали, были изысканными и мелодичными, словно они были вытканы из небесной ткани. Звуки цинь, струнного инструмента, звучали нежно и мелодично, словно шепот ветра в листве. Гучжэна, также струнного инструмента, были более мощными и глубокими, словно голос реки, текущей сквозь горы. Звуки дицзы, бамбуковой флейты, были нежными и мелодичными, словно пение птицы в рассвете. Пипы, струнного инструмента с грушевидной формой, были более резкими и динамичными, словно звуки грозы, которая проносится над горами.

Все эти они сливались воедино, создавая гармоничную и удивительную мелодию. Она проникала в самую душу, напоминая о красоте мира, о гармонии, которая существует во всем.

Лань, словно сошедшая с полотна древнего мастера, стояла в центре огромного зала, освещенного мерцающими хрустальными люстрами. Ее платье цвета бездонного летнего неба струилось по изящной фигуре, украшенное тончайшей вышивкой из жемчуга и серебра. Ткань переливалась, то улавливая в своих складках отблески аметиста, то играя на свету бриллиантовой пылью.

Каждая нить этого роскошного наряда была пронизана магией, создавая вокруг Лани сияющий ореол. Оно подчеркивало ее неземную красоту, заставляя ее казаться не просто девушкой, а богиней, спустившейся с небес. Ее платиновые волосы, подобные тончайшему шелку, были уложены в сложную прическу, украшенную диадемой из прозрачного хрусталя. Она мерцала, отражая сияние ее глаз, в которых таилась бездна мудрости и глубины.

Вся ее осанка, движения, даже легкий вздох вызывали восторг и благоговение. Лань, словно сверкающая звезда, приковывала к себе все взгляды, заставляя всех присутствующих забыть о мирской суете и погрузиться в волшебство её сияющего образа.

Гиперион, словно воплощение классического стиля, стоял в центре огромного зала. Его фигура выделялась на фоне хаоса и суеты, как незыблемый маяк в бушующем море. В нем не было ни капли небрежности, каждый элемент его образа был продуман до мелочей.

В знак солидарности с новой наместницей он облачился в строгий костюм-тройку темно-синего цвета. Ткань была словно отполированный оникс, глубокая и темная, но с нежной переливчатостью. Она подчеркивала его властность и непоколебимость, говоря о его твердом характере.

Брюки были идеально отглажены, с острыми стрелками, которые подчеркивали стройность его ног. Пиджак был сшит по фигуре, с широкими лацканами, которые добавляли ему ощущение власти и уверенности.

Белоснежная рубашка с исключительно тонким галстуком была сшита из тончайшего шелка, словно она была создана для бога. Галстук был темно-синим, в тон костюма, но с тончайшей золотой полоской, которая добавляла ему некоторую изюминку, словно он был готовым к великому событию.

На его лице, неизменно спокойном и сосредоточенном, сидели очки-авиаторы с магическими темными стеклами. Они прибавляли ему немного мистицизма, словно он видел что-то такое, что недоступно обычным смертным. Очки были не просто аксессуаром, они выражали его внутреннюю силу и способность проникать в суть любого вопроса.

В его взоре читался не только интеллект, но и непоколебимая уверенность в себе. Он стоял прямо, не поддаваясь даже самым незначительным движениям тела, словно монумент нерушимой воли и безупречной дисциплины. Он наблюдал за всеми присутствующими с нескрываемой гордостью, словно лев, взирающий на свою стаю.

Он был воплощением консервативной