Шрифт:
Закладка:
Нужно было только завоевать Ташу.
15
И вот Таша пропала.
Уже снята квартира попросторнее — рядом с теперешней, и Алексей Николаевич рассчитывал на остаток денег купить подержанную иномарку: хватало на все.
Двое суток он ползал по кухоньке, отыскивая спиртное, потом кое-как добрался до «комка» и купил бутылку «абсолюта». Посреди ночи вдруг ощутил, как простыня, оставаясь простыней, изогнулась, прильнула к щеке и стала женщиной — Ташей. Он, понимая обман, говорил самые ласковые слова и незаметно уснул снова.
На третьи сутки, уже понимая, что она не появится, Алексей Николаевич решился поймать такси и ехать в домодедовское заточение. Подзанять там деньжат и ожидать событий. Он уже надел на здоровую ногу башмак, когда зазвонил телефон. Наварин предлагал задешево очень потрепанный «Мерседес». И в этот момент вошла Таша.
Она была иссиня бледна, худа, личико съежилось, а глаза расширились и остекленели.
— Боже, как ты пьяна… — пробормотал Алексей Николаевич и механически спросил Наварила о машине.
Она села на стул и безразлично сказала:
— Уже поздно… Все поздно… Да и денег нет…
— Как? Сколько же у нас осталось этих проклятых гринов? — изумился он. — И где они?
— Вот… Тысяча двести… — Она раскрыла сумочку.— И еще мне один человек должен восемьсот…
— И это все? Куда же подевались деньги? Где ты пропадала? Почему так напилась?..
— Он не уехал… Не уехал в Сирию…— автоматом говорила она. — Я отвезла его на аэровокзал. Но перед самым отлетом он схватил меня на руки и отнес к машине…
— Наверно, это конец…— сказал Алексей Николаевич.
— Да, конец… Бери деньги…
16
Был любимый праздник Алексея Николаевича — Новый год по православному календарю.
Танечка снова уехала утром на сборы, и за скромным столом они сидели вдвоем с Ташей.
Игорь Ильич приготовил к этому празднику замечательный подарок: снял гипс. После рентгена, потирая свои крепкие пальцы хирурга, он сказал:
— Алексей Николаевич, вы мне нравитесь, но ваша нога мне нравится больше…
И теперь Алексей Николаевич, хоть и с палочкой, мог бродить по улицам, глазеть на роскошные витрины магазинов, прикидывая, что он купит в подарок Танечке. И ему казалось, что все самое тяжелое уже позади: японцы, юный тренер, перелом в аварии и даже Гоша из Ялты, который куда-то пропал. И он, улыбаясь, глядел на Ташу, хозяйничавшую в этой крошечной квартирке, которую они вот-вот должны были покинуть, и ни о чем не спрашивал.
Когда были расставлены закуски и приборы, Алексей Николаевич услышал:
— Я решила, что нам надо расстаться…
Он тупо удивился тому, как спокойно воспринял эти слова. Словно ждал их все последние дни. Впрочем, Алексей Николаевич просто не мог их осмыслить и представить, как же все пойдет дальше, и только спросил:
— А Танечка?
— Я ей сказала. Еще вчера. Она ответила, что останется со мной.
Значит, Танечка уже знала об этом, когда сидела с ним вечером на кухоньке и когда слушала, как он читал ей на сон грядущий ее любимого Гоголя. Боже, Боже!..
— Ну, что ж, — Алексей Николаевич вынул из холодильника шампанское и натренированно откупорил бутылку.— Давай, как говорится, отметим…
После первого же бокала он поцеловал Ташу, и она таинственно шепнула:
— Подожди… Допьем шампанское…
И вот уже — не как жену — как любовницу ждал ее Алексей Николаевич.
И она вошла — нагая, надушенная, уверенная в себе. Возлегла в кресло, вытянув длинные ноги на диван, и потребовала:
— Смотри же! Смотри, кого ты потерял!
Ну же, радуйся, радуйся, Алексей Николаевич! Ты ведь мечтал об этом. О том, что Таша забудет стыд, перестанет, как прежде, по-детски закрывать ладошками маленькие жалкие свои груди от поцелуев: «У меня там ничего нет!» Не будет с крестьянской простотой возмущаться: «Что ты! Так живут собаки!»
А теперь она полюбила, меняя позы, спрашивать:
— Ты хочешь?..
Почему же тебе, дружок, так горестно? Зачем ты ночами, пьяный, колесишь по Москве за рулем? Отчего ты не ликуешь? Сбылись, наконец, твои мечты, и Таша стала той самоуверенной блудницей, которую ты алкал, желая ее особенно, когда бывал далеко-далеко от дома? Но был ли дом? Семья? И что же означает для нее вообще любовь, если даже теперь, принадлежа своему другу из Ялты душою и телом, в зените их горячего чувства, она просила, отодвигаясь, оставляя Алексею Николаевичу местечко рядом, на диване:
— Только пусть Гоша об этом не знает…
Глава восьмая
ПОСТЫЛАЯ СВОБОДА
1
В той, совершенно иной жизни, какая началась для Алексея Николаевича, главным сделался сон: там он встречал и подолгу выспрашивал людей, мертвых или еще живых, уходил в прошлое и порою, как ему представлялось, видел истлевающее миражами будущее. На узком жестком диванчике, остро пахнущем чужим, было неприятно, неудобно, неуютно, да и всякий вечер Алексей Николаевич старался оттянуть час сна мелкими чудачествами и незатейливыми забавами — пасьянсом «Гробница Наполеона», электронной игрой в динозавров или даже слушанием в большинстве своем бессмысленных речей политических правителей новой России, — хотя и повторял любимое присловье отца: перед смертью не надышишься…
Сон, засыпание были именно умиранием, тихой смертью. Зато утром он никак не мог выползти из обжитой за ночь, обретшей замшевую уютность берлоги, восстать, воскреснуть, ловил сладкие обмылки сновидений, склеивал их, выборматывал, не будучи стихоплетом, невесть откуда упавшие на него строчки:
Разбухший от вина,
Распухший от постели,
Где провожу четырнадцать часов,
Я в полдень подымаюсь еле-еле
И шляюсь по квартире без трусов…
Свое вынужденное приземление в этой чужой квартирке он воспринимал как справедливое наказание и возмездие уже за то, что так преступно редко в последние годы навещал маму и так мало думал о ней. Теперь квартира брата, где доживала она, находилась в десяти минутах ходьбы.
Уже года полтора мама пребывала на грани этой peальности и Зазеркалья, то внятно рассуждая и узнавая всех, то с недоумением разглядывая их взглядом нездешним, оттуда. Когда первый раз после долгого перерыва Алексей Николаевич появился у нее, мама так радовалась его приходу и, отправляясь спать, наказывала брату:
— Ты его хорошенько умой, раздень и уложи в постельку…
— Вот-вот, — прокомментировал потом
