Шрифт:
Закладка:
Гаишники, видимо, были довольны таким оборотом: отвязаться поскорее от Алексея Николаевича, и дело с концом. Они остановили белые «Жигули». Молодой парень с готовностью согласился отвезти Алексея Николаевича.
— Как бы мне сиденье не запачкать, — бормотал тот, усаживаясь рядом с водителем.
— Ничего. Не бойся, батя, не дрейфь, — по-своему истолковал парень его слова. — Куда тебя?
— Недалеко есть больница… Правда, я там не был. Сразу за переездом на Домодедово…
Он еще бодро, не выпуская сумки, поднялся на второй этаж старенького здания, но уже схватило и в груди, и чуть ниже колена.
— Нет-нет! Я вас не приму! — всплеснула руками медсестра, милая девчушка с утиным носиком. — У вас, может, проникающее ранение! А у меня что? Йод и противостолбнячная сыворотка… Езжайте в аэропорт. Там травмопункт…
— Девушка! Родная! — взмолился Алексей Николаевич,— Ну, куда и на чем я поеду? Привез меня какой-то парень и укатил. Помогите хоть чем-нибудь…
— Вишь, как куртку извозили, — мягче сказала медсестра. — Жена, небось, будет ругать. Отмойте, пока свежая кровь.
Она перевязала ему рану под нижней челюстью, обмотав голову бинтом с заячьими ушами наверху, и сделала на колене сетку из йода.
— Как вас зовут? — спросил Алексей Николаевич, чувствуя, что левая нога пухнет и начинается большая боль.
— Таней, — отвечала сестра, доставая шприц.
— Как мою дочь! — обрадовался Алексей Николаевич.— Таня, дорогая, нет ли у вас спиртику? Внутрь?
Она молча подошла к стеклянному шкафчику и налила в мензурку прозрачной жидкости.
— Разводить не надо, — благодарно сказал Алексей Николаевич.— Выпью и постираю куртку. А чем? Порошком?
— Я дам вам и порошок, и перекись водорода…
Пока он стирал в умывальнике холодной водой куртку, сочащуюся кровью, вошла старуха:
— Девонька, смеряй давление…
— У нас ведь не больница, а дом престарелых, — пояснила Таня, пока Алексей Николаевич отмывал кровь. — И нет ничего. И снимка вам не можем сделать,
— Потом, потом, — говорил Алексей Николаевич, чувствуя, что уже не может опереться на левую ногу.
Зато куртка отстиралась. Когда он доплелся до стула, возле которого лежала его спортивная сумка, вбежал курчавый малый и с порога закричал:
— Где он? Я сейчас его машину видел. Вся разбита. В доску! И кровищи… Виноваты ребятки. Ах, это ты, — обратился он к Алексею Николаевичу. — Едем к гаишникам составлять протокол. Ты в трубку подуешь. И они... Им некуда деваться…/p>
— А ведь я хватил пятьдесят грамм спирта, — равнодушно сказал Алексей Николаевич.
— Когда? Где?
— Да вот только что… Попросил Таню…
— Это моя жена, — сказал парень и набросился на него: — Ну и дурак! Теперь они на тебя все свалят. Будешь им платить за помятую дверцу.
— Как? Только-то!
— А ты что думал? Это же танк! Не то, что твоя консервная банка.
Колено, смазанное йодом в сеточку, и вся левая нога распухали с каждой минутой.
— Татьяна, я отвезу его. Куда вас? — с милой готовностью спросил курчавый.
— Тут рядом. В поселок «Наука и литература». Знаешь? Только заедем по дороге и возьмем пару коньячку…
Он еще сумел из холла позвонить в Москву, Таше, успокаивая, что жив и цел. А потом, усадив курчавого парня вместе с соседкой, очень живой, несмотря на возраст, писательницей Норой Товмасян, читал, читал под коньяк до полуночи им беса — Чудакова:
Мы с вами повстречались на коктейле,
в посольстве слаборазвитой страны,
мои манеры были так корректны,
а ваши ноги дьявольски стройны.
А тут еще бесплатные напитки,
бесплатная зернистая икра,
а тут еще бесплодные попытки
достпать до завтра полтора рубля.
И тут любовь меня всего объяла,
и страсть меня пронзила, словно плеть.
Ваш муж, меня принявши за нахала,
вовсю меня пытался оттереть.
А я представил: ночь и солнце юга,
вина со льдом приносит нам стюард.
И ты лежишь, прекрасная подруга,
в купальнике с отделкой леопард.
Ваш муж ушел и с кем-то он вернулся,
и этот кто-то сделал строгий знак.
Рванул я на балкон и завернулся
в довольно пестрый иностранный флаг.
Вас увезли в большом автомобиле.
Меня рвало, не находил я слов,
как будто бы в живот ногами били
десятки слаборазвитых послов.
Провал в любви — причина недовольства.
Отныне черный цвет в моей судьбе.
С тех пор я больше не хожу в посольства
и не ищу конфликта с Ка-Ге-Бэ…
10
Таша примчалась на другой день. С Танечкой.
— Ты выйди, — сказала она дочке и, выждав, откинула одеяло.
Сам Алексей Николаевич боялся смотреть на ногу. Ночью, встав по нужде, он несколько раз терял сознание от боли, подтаскивая ногу — особенно когда надо было преодолеть два порожка. Хватался за стену, покрывался потом, ждал и полз снова. Но потом высокая температура, сладостный жар уводили его в счастливое забытье без всякого снотворного. Нужно было лишь пристроить эту разбухшую до размеров его дочери и ставшую как бы отдельным существом ногу.
Глядя на лицо Таши, словно в зеркало, Алексей Николаевич вдруг увидел, как оно сморщилось в гримасу, как Таша отвернулась и поднесла ко рту платок. Ей стало плохо…
— Я не пойду сегодня на его день рождения, — сказала она. — Что я там буду сидеть с вытянутым лицом.
— Нет, ты пойдешь. И будешь там чувствовать себя хорошо,— мягко возразил он.— И забудешь обо мне…
Как бы не слыша его, Таша говорила:
— Я подъехала к посту ГАИ. Туда оттащили машину. Вернее, то, что от нее осталось. Заглянула в кабину. Ты размолотил ногой замок зажигания… Потом искала тех, кто устроил аварию. Мне сказали, что они из другого района… Слышишь? Тебе надо ехать в Москву, сделать снимок. А вдруг у тебя перелом?
Сама мысль о том, что придется — даже с чьей-то помощью — спускаться со второго этажа,, залезать в Ташину машину, потом еще ползти по поликлинике, ужаснула Алексея Николаевича. В покое нога еще не
