Шрифт:
Закладка:
— Ольга, не думай! Просто не думай!
У меня получилось. Наконец, я смогла отдать своё тело на волю Вселенной. От меня только и потребовалось, что в нужный момент крикнуть:
— Повитуха! Сюда!
Первый малыш, наконец, родился при моём самом небольшом участии. Одна из женщин уже ожидала с белой тканью в руках, и я передала новорожденного ей. Да, перемазанного белой смазкой, но без сгустков крови. О, Вселенная, спасибо тебе!
Не расслабляться! У нас ещё один малыш. И мама.
Я подняла глаза на роженицу. Она была совсем слаба — глаза прикрыты, дыхание слабое, а пальцы рук, сведенные судорогой боли, скрючены. И отстранив ещё чуточку Всёлю, я крикнула:
— Царя сюда! Быстро!
Если она его так любит, что беременная двумя сыновьями, то пусть он её здесь и держит, а у меня следующий малыш: мелькнула и скрылась ещё одна макушка, теперь более светлая. Ещё один взгляд на мать – она совсем посерела под смуглостью.
— Очистка рук! — скомандовала я резко и вскочила, чтобы привести в чувство ускользающую девчонку.
Белый огонёк на моих руках и давешний лекарь в дверях комнаты появились одновременно. Он, сделав шаг, побледнел и стал оседать. Надеюсь, что от ужаса, а не преклоняя колени перед богиней.
— Я просила царя позвать! – крикнула со злостью.
— Ольга, это и сеть царь! – воскликнула Всёля.
Я поперхнулась воздухом.
— Стой! — я, наверное, кричала, глядя в немолодое, полноватое лицо, в эти расширенные от ужаса глаза. — Держи её! Не давай ей умереть! Говори с ней, слышишь? У нас ещё один ребёнок идёт.
Царь, который переводил взгляд с повитухи к неуверенно хныкающему младенцу, потом на меня, потом — на свою четвёртую жену, наконец, включился. И опустился рядом с роженицей, взял её руку в свою.
А я могла вернуться туда, где во всю шли роды.
Царь что-то бормотал, целуя тонкие, почти детские пальцы, гладил жену по лицу и старательно отводил взгляд от меня. Вернее, от того, откуда я взгляд отвести не могла.
Я уговаривала роженицу со своей стороны, поглаживая по ноге:
— Давай, девочка, давай. Немножко осталось. Держись, хорошая моя.
Наконец, вышла головка, а на следующей схватке и плечики, и я подхватила ребёнка и гаркнула шепотом:
— Повитуха! Ну-ка, быстро!
И вторая женщина, что уже давно стояла рядом, подхватила второго малыша, завернув в белую пелёнку.
Ну а дальше я полностью отдалась на волю моей любимой Вселенной, потому что хоть и знала, что делать, но сильно устала. Руки сами делали всё, что надо, а в голове плыл лёгкий туман.
Когда с роженицей я закончила, оба малыша, проревевшиеся, умытые, завёрнутые в вышитые пелёнки, были приложены к груди молодой мамочки, а потом переданы в руки отца. А я, пошатываясь, материализовала новый флакон с лекарством для помпы. Почти не соображая, что делаю, вставила его вместо пустого.
Родильница с бледным лицом едва шевелила веками, но пыталась улыбаться.
— Ей надо отдохнуть, она поспит несколько часов, — сказала, чувствуя, что её слабые движения до полусмерти уставшего человека очень похожи на мои – я тоже устала. – Пусть кто-то побудет с ней рядом, а малышей устройте где-нибудь… неподалёку. Может, в соседней комнате?
Царь стоял посреди просторной спальни с двумя свёртками в руках, переводил взгляд с одного на другой, хотел, но не мог ничего сказать – его щеки и губы двигались, будто он искал слова и всё никак не мог найти.
И я не смогла, не захотела видеть это человека, царя, которого любила его четвёртая жена. Сказала только:
— Завтра приду ещё.
И ушла.
— Всёля, выведи меня из этого дворца, не хочу здесь больше.
Как добралась до станции, не помню. Но проснулась не у себя в комнате, а в приемном зале, на своём любимом диване.
Плечи ломило, руки болели, голова была налита жидким свинцом, во рту гадкая горечь. А рядом, на столике, стояла плошка любимого Машкиного супа. Больше всего на свете мне хотелось массаж и тёплую ванну, и желательно одновременно. Но я взяла в руки плошку с остывшим супом, понюхала и выпила. Потому что такое отношение, когда берегут твой сон и предлагают самое вкусное, стоит очень, очень дорого.
На дне осталась пара маленьких креветок, и я, вспомнив, как это делала Машэ, выудила их пальцем и положила в рот. Медленно жевала солоноватую нежную мякоть и сдерживала слёзы. Оказывается, это так трогательно, когда о тебе заботятся.
— Иди, ванна тебя ждёт, — послышался голос Всёли. – А плошку оставь тут.
— Что, где-то ещё нужна моя помощь?
— Пока нет, но тебе нужно появиться во дворце.
Я только усмехнулась и поплелась в комнату.
В воде тяжесть покинула голову, но оставила место мыслям. И мыслям не самым радостным. Я вспоминала. Вспоминала себя... и Игоря в тот момент, когда поняла, что беременна.
Я не поверила. Нет, не может быть! Только не со мной! Откуда? Хотя странный вопрос, конечно. Игорь — мужчина, а я женщина. Но... Это ведь первый ребёнок! А первенец у двух магов это ценность.
И пусть я маг слабенький, зато Игорь очень силён. А это значит, что ребёнок возьмет и от него, и от меня, и будет сильным магом, и станет тем самым неогранённым алмазом, ради которого образуются пары и ради которого меня едва не отдали этому нюне и мямле Коростышевскому. Этому мерзкому слабаку, у которого даже походка была как у двухлетних малышей — коленки внутрь, пятки врозь. И взгляд... взгляд телёнка: частые помаргивания, глаза навыкате – для кого-то, может, и милый, но совершенно не мужской взгляд.
И вот я беременна, амулет «сто болезней» стал прозрачно-сиреневым, и это не болезнь. Это значит, что у нас с Игорем будет ребёнок, мальчик. Я смотрела на этот прозрачный сиреневый камень в полнейшем недоумении: как к этому относиться? Согласись я с решением родителей, в той, другой жизни, и тогда это значило бы, что через год я буду свободна. Свободна от навязанного брака, от неприятного мужа, нелепого переростка в вечно мятых штанах, но... и от своего ребёнка. Да, я могла бы уйти от Корострышевского, но пришлось бы оставить сына в семье мужа. Смогла бы я это сделать? Даже не хочу об этом думать!
А сейчас? Что предвещает сиреневый цвет камня сейчас?
Я ведь совсем
