На пороге стоял муж – без шапки, в расстегнутом пальто и подозрительно веселый. Надежда незаметно принюхалась – так и есть, выпил. Немного, конечно (сильно пьяным она своего мужа ни разу не видела), но все же…

– Где был? – спросила она суровым тоном скандальной жены, но тут же рассмеялась, глядя, как виноватое выражение на лице Сан Саныча уступило место облегчению.

Не хватало еще, чтобы ее боялся собственный муж!

Тут же выяснилось, что у его сотрудника жена родила близнецов, и по этому поводу после работы был междусобойчик. А почему так задержались? Так потому, что и правда нужно было проверить важный проект.

Надежда Николаевна сообразила, что если сотрудник, а не сотрудница, то наверняка и еды никакой не было, только выпивка, муж голодный, а у нее и есть нечего. Но Сан Саныч затребовал только чаю, тут и печенье пригодилось.

Моя чашки, Надежда дала себе слово больше так не подставляться.

Грузчики-хорваты, перебрасываясь шутками на своем непонятном языке, бегали взад-вперед по шатким мосткам, перенося мешки с индийскими пряностями и китайскими тканями с корабля на берег. Молодой флорентинец, доверенный человек господина Тедески, считал эти мешки и записывал в конторскую книгу, чтобы потом отчитаться перед хозяином.

Трехмачтовая каракка пришла в Венецию накануне из Александрии после дальнего рейса. Она привезла дорогие восточные товары – перец и шафран, гвоздику и корицу, тончайший китайский шелк и знаменитые фарфоровые вазы «селадон».

Теперь люди господина Тедески торопились разгрузить каракку до наступления отлива.

– Это последние мешки? – спросил молодой приказчик помощника капитана.

– Нет, там остался еще больной сарацинский купец со своим товаром, он бредит и не позволяет нам подойти к своим сундукам. Всякому, кто пытается к нему войти, он угрожает смертью. Разберитесь с ним, синьор Лука!

Приказчик перебежал на борт каракки, поднялся на бак и, заглянув в полуоткрытую дверь пассажирской каюты, увидел лихорадочно горящие в темноте глаза.

– Не входить! – прозвучал хриплый голос.

– Господин, – проговорил приказчик как можно мягче, – нам нужно закончить разгрузку. Скоро начнется отлив, каракка должна успеть покинуть порт!

– Не понимать… не входить… иначе смерть!

– Но я должен войти… почему вы меня не впускаете?

– Я плохо говорить итальянски…

– Вот еще незадача…

И тут из темноты прозвучало по-гречески:

– Скажи мне, чтобы я тебя увидел…

– О, синьор читал Аристотеля? – проговорил приказчик на том же прекрасном языке.

– И ты?

– Корни просвещения горьки, но плоды сладки! – процитировал приказчик великого грека.

– Слава богу, – донеслось из темноты, – нашелся хоть один разумный человек!

Приказчик с облегчением перешел на язык Аристотеля, Софокла и Пифагора.

– Могу я к вам войти, господин? Помощник капитана сказал, что вы грозили смертью любому, кто пытался войти в вашу каюту.

– Я не грозил смертью, я пытался объяснить этому идиоту, что это смертельно опасно. Я заразился тяжелой болезнью на одном из островов Архипелага, и жить мне осталось недолго. Вот я и предупреждал корабельщиков, чтобы они не входили в каюту, не приняв меры предосторожности. Если вы хотите войти, обвяжите лицо тканью, пропитанной крепким вином.

Приказчик последовал совету больного и вошел в его каюту.

Он увидел изможденного человека лет пятидесяти, лежащего на корабельной койке. Лицо его было бледно, глаза запали, по телу то и дело пробегала мучительная судорога. Все свободное место в каюте было занято сундуками и ящиками.

– Чем я могу вам помочь?

– Увы, ничем. Болезнь моя неизлечима. Лучшие арабские врачи не знают лекарства от нее.

– Горько слышать это!

– Не следует страшиться ни бедности, ни болезней, ни всего того, что бывает не от порочности и не зависит от самого человека!

Приказчик ответил на цитату из Аристотеля другой такой же, подходящей к случаю:

– Все знают, что смерть неизбежна, но стараются по возможности отдалить ее.

– Как рад я, что в свой последний час встретил образованного человека!

– И все же, чем я могу облегчить ваши страдания? Что я могу сделать для вас?

– Мои страдания весьма облегчило бы сознание того, что я выполнил порученное мне дело. Я обязался доставить эти сундуки со всем их содержимым венецианскому негоцианту дону Паскуале Гванери, но боюсь, что не смогу это сделать…

– Не волнуйтесь, друг мой, я сделаю все, что надо. Назовите только свое благородное имя.

– Меня зовут Абдалла ибн Хатула. А как зовут вас, благородный господин? Кого я обязан благодарить?

– Я – Лука Паччоли из Тосканы. Я обучаюсь философии и математике и служу приказчиком в торговом доме господина Тедески.

– Я хочу отблагодарить вас, синьор Лука, за то, что вы скрасили мои последние минуты…

– Не беспокойтесь об этом!

– Нет, я все же хочу вас отблагодарить! Видите палисандровый сундучок под моей койкой?

– Да, конечно.

– Возьмите его себе.

– Но я не заслужил…

– Не спорьте, мой друг. Там не золото и не драгоценные камни. Там великая драгоценность, которую сможет оценить только человек, подобный вам, – тот, для кого имена Аристотеля и Пифагора не пустой звук.

– Я благодарен вам за столь высокую оценку моей скромной особы, но все же что там?

– Старинный счетный механизм, причем весьма необычный механизм, созданный, по легенде, великим мудрецом Китая Конфуцием. А возможно, даже самим Гермесом Трисмегистом…

Глаза сарацина лихорадочно блестели, и Лука подумал, что тот, скорее всего, бредит. Однако он заметил недоверие во взгляде итальянца и повторил:

– Да, вы не ослышались! Самим Гермесом Трисмегистом!

Произнеся это имя, араб вздрогнул и умолк.

Лука Паччоли вгляделся в его бледное лицо и понял, что жизнь оставила сарацина.

Он широко открыл двери каюты, чтобы выветрить оттуда болезнетворные миазмы, и позвал грузчиков вынести сундуки покойного араба, велев им предварительно обвязать лица тканью.

Вечером, закончив все дела, Лука Паччоли вспомнил о подарке умирающего сарацина и открыл палисандровую шкатулку, которую принес с каракки. В шкатулке лежало необычное устройство – прямоугольная рама из черного дерева, в которую были вставлены бронзовые спицы с нанизанными на них резными костяшками. Это устройство было отчасти похоже на греческий абак.

Лука подумал, что может пользоваться им для ежедневных расчетов в конторе господина Тедески, но что вряд ли к этому незамысловатому