римского государства формальным постановлением сената сделало культ императора прочным государственным учреждением. Ближайший преемник Августа, Тиберий, свято чтил божество Августа и состоял вместе со своей матерью Ливией членом специального религиозного общества, которое возникло для отправления этого культа. Как богу римской общины, Августу приносили жертвы и устраивали в его честь игры.[326] Так создалась традиция, действовавшая в течение веков. Армия, этот связующий элемент государственного единства империи, включила особу императора в число своих богов и пронесла его по всему миру. Божественное почитание особы императора стало с течением времени простым и для всех ясным выражением чувства верноподданности всех обитателей римского мира в отношении к главе государства, являвшемуся символом единства империи.

Из всех народов, подвластных Риму, только один не мирился с обожествлением человека. То были иудеи. Единый Иегова не признавал бытия никаких других богов, они рассыпались перед ним в прах, и верный ему народ не мог принять культа новому богу римского мира. Относясь с высокомерным презрением к предрассудкам иудейского суеверия, foeda superstitio, по выражению Тацита, императоры, кроме больного духом Гая Калигулы, мирились с этим протестом, и для иудеев было допущено изъятие. В конце правления Нерона иудеи вступили в неравную борьбу с Римом, и она окончилась страшным разгромом их родины и уничтожением их духовного центра, храма Иерусалимского. Иудея перестала существовать не только как политически самостоятельная единица в единстве Римской империи, но и как народ. В своем рассеянии иудеи заняли особое положение в римском мире. Являясь исключительно городским населением, они распространились повсюду, и политическое единство римского мира облегчило для них их рассеяние. Приходя в соприкосновение со всякими народностями, воспринимая для общения всякий язык, они оставались иудеями, мировой религиозной общиной, всем чужой и обособленной. Их положение определялось тем, что всякий иудей стал теперь платить в казну ту дидрахму, которую прежде платил на храм, символ национального единства. Под охраной дидрахмы иудейство сохранилось в империи как особый элемент населения со своей отличной от всех других, терпимой государством, религией. Прозелитизм был вообще запрещен иудеям и карался строгим законом, хотя в течение I и II веков строгой последовательности римского правительства в отношении к иудеям не было.[327]

В недрах иудейства зародилось христианство.[328] Апостол Павел вынес его из тесного круга национальности и обратил проповедь о Христе распятом и воскресшем к целому миру. Разрушение храма Иерусалимского оказало могучее воздействие на разрыв между христианством и иудейством, и в римском мире явилась новая религия, которая, так же как иудейство, отрицала всех богов и не мирилась с культом императора. Долгое время христианство укрывалось от взоров римского правительства под покровом иудейства, sub umbraculo religionis licitae, как выражался Тертуллиан. Кровавое преследование Нерона в 64 году, когда он старался найти в христианах виновников страшного пожара, превратившего в груду развалин большую часть города, и тем подавить слухи, приписывавшие вину пожара ему самому, и казни «иудействующих», ἰουδαϊζοντες, в конце правления Домициана были преходящими эпизодами в жизни христианской общины города Рима. Ни то, ни другое событие не вызвало появления общего запретительного закона против распространения новой религии в недрах римского мира. Это случилось позднее, при Траяне, и повод к тому был дан Плинием Младшим.

Будучи послан в Вифинию с особыми полномочиями, Плиний стал с полной строгостью применять указ Траяна о запрете тайных обществ. Полученные им доносы на христиан вызвали следствия, аресты и даже казни. Но так как число привлекаемых к ответственности умножалось и Плиний при ближайшем ознакомлении с делом убедился в невинном характере этого тайного общества, то он обратился к императору с просьбой дать ему указание, как поступать с христианами. Отказываясь дать общую норму отношения к христианам, Траян повелевал так: «Разыскивать их не следует; если же на них поступают доносы и обвинение подтверждается, то должно их карать; если же кто отречется и докажет это с очевидностью тем, что воздаст поклонение нашим богам, то, оставляя под сомнением прежнее, следует прощать таких ввиду их раскаяния. Но без наличности обвинителя и письменного обвинения не должно привлекать к ответственности».[329] С тех пор преследование христиан имело основание в действовавшем законодательстве, и время от времени происходили в разных местах империи казни отдельных христиан по суду. Наряду с этим христиане страдали нередко от взрывов народной ярости ввиду существования находивших веру слухов, которые распускали их враги, насчет гнусных преступлений, которые будто бы совершаются в их собраниях, окруженных глубокой тайной и никому из чужих недоступных.

Особое настроение, которое вызывало ожидание близкого конца мира пришествия Спасителя для Последнего Суда, поддерживало и питало энтузиазм мученичества. Во время преследований Домициана мы слышим обвинение иудействующих в полной духовной распущенности, contemptissima inertia. Но закон любви, возвещенный Христом людям, создавал условия для живой внутренней деятельности в недрах христианских общин, и, отрицая мир с его злом и страданием, христиане продолжали жить в мире и действовать. Афинский философ Аристид представил императору Антонину Пию апологию,[330] имевшую целью раскрыть глаза правительству на сущность этого нового явления в мире. Но он не внял этому голосу, — как и философ на троне цезарей, Марк Аврелий, которому подана была апология философом Юстином.[331]

Представители государственной администрации, т. е. правители провинций, обязаны были судить христиан за их принадлежность к недозволенной религии, но лишь в том случае, если какое-либо частное лицо самолично предъявляло обвинение против того или другого члена христианской общины. Так как римский процесс не знал особой инстанции обвинителя, обязанного преследовать каждое нарушение закона, то роль обвинителя была делом доброй воли каждого гражданина. В протоколах мученичества, подлинных или близких к подлинным, дело выступает с полной ясностью. Судья требует от обвиняемого доказательства, что он не повинен в возводимом на него преступлении, и таким доказательством является воздание общепринятого культа изображению императора. Мотивы, препятствующие христианину исполнять эту обязанность верноподданного, не подлежат обсуждению. Судья может, по общему правилу, дать обвиняемому 30-дневный срок одуматься. Если же по истечении этого срока обвиняемый остается тверд в своем решении, то судья произносит приговор.[332] Преступления оскорбления величества карались смертью. Но привлечение к суду данного христианина не распространялось на других членов общины, и к мученику ходили в тюрьму его родные и знакомые, не подвергая тем себя никакой опасности.[333] Тертуллиан в своей апологии возмущается тем, что закон карает за имя «христианин». Но римское правительство оставалось глухо к этим протестам. Возможность привлечения к суду отдельных лиц была всегда открыта, и однако, в то же самое время