Шрифт:
Закладка:
Покончив с дерьмом, я предложил ему чаепитие, и мы еще долго беседовали. Когда я уходил, он вручил мне несколько книг Рудольфа Штайнера – все это были фотокопии дореволюционных изданий. После этого я стал страстным читателем швейцарского мистика. Не то чтобы я сделался штайнерианцем, но тексты эти давали пищу моему воображению.
Мимоходом замечу, что Рудольф Штайнер, если судить по его фотографиям, очень похож на актера Джереми Айронса. Точнее, Джереми Айронс очень похож на Рудольфа Штайнера. Если вы еще ничего не знаете об этом сходстве, прошу вас – загляните в интернет и сравните эти два лица. На мой взгляд, сходство впечатляющее. Поэтому я безмерно удивлен (даже возмущен) тем обстоятельством, что на экранах мира до сих пор не появился голливудский блокбастер, где Джереми Айронс сыграл бы Рудольфа Штайнера. В позднем детстве, лет в двенадцать, я так часто всматривался в фотографии Штайнера, что после, много лет спустя, когда я смотрел в кинотеатре экранизацию «Лолиты» (не кубриковскую, а другую, более позднюю), я не мог отделаться от подсознательного убеждения, что это именно Рудольф Штайнер вступил в сложную связь с американской девочкой, а затем жестоко убил ее любовника-драматурга – великолепного и капризного озорника по имени Клэр Куилти.
В общем, я с увлечением читал антропософскую и оккультную литературу и с удовольствием беседовал с Ромуальдом Ричардовичем, пока он оставался в Москве. И беседы эти происходили в контексте кормления кота и отскребания его говн. Через две недели мистический Ромуальд вернулся в Тбилиси, и больше я его никогда не видел. А Фишку моя мама вскорости отдала обратно художнику Кошкину – невмоготу уже стало терпеть это безудержное дерьмообразование. Художник Кошкин любил кошек, и они жили у него в большом количестве. Так что Фишка, наверное, был рад оказаться среди представителей и представительниц своего вида. Я любил этого безмозглого кота, но все же вздохнул с облегчением. Взял коробку с ножом-говноскребом, вышел во двор и с наслаждением швырнул эту коробку в мусорный бак.
Затем последовала эпопея с хомяками. Мой ближайший друг и молочный брат Антоша Носик купил в зоомагазине хомячью пару. Звали их Полкан и Бастинда. Он с нетерпением ждал, когда они начнут размножаться, – Антон осознавал это как некий бизнес-проект. Ему казалось, что он будет успешно распространять хомяков за деньги в нашем доме на Речном вокзале. Почему-то они долго не размножались, но зато, когда все же приступили к этому делу, то уже не могли остановиться.
Я к тому моменту прочитал уже немало книг о животных и понимал, на какой опасный путь мы с Антоном вступаем в качестве юных натуралистов. Этот путь вел нас прямиком к психотравме, к тяжелому удару по нашим детским чувствительным сердцам.
Столкновение с инфантицидом – переживание не из приятных. Родители, пожирающие своих детей, напоминают некоторых древних языческих богов, но юному натуралисту не всегда бывает просто смириться с таким развитием событий.
Впрочем, надо отдать должное Полкану и Бастинде – они долго подавляли в себе кровожадные поползновения по отношению к своему потомству. Первая пара поколений их отпрысков не пострадала. В доме нашем появились объявления, написанные Антоном: «Продаются качественные хомяки. 1 шт. – 1 рубль». Но никто не хотел их покупать. Цена стала стремительно падать – 50 копеек, 30 копеек, 10 копеек. Наконец цена упала до нуля: объявления стали предлагать хомяков бесплатно. Но жители нашего дома (заселенного в основном художниками) по-прежнему проявляли стойкое равнодушие к хомякам. Видимо, художникам не свойственно обожать этих грызунов.
Жилищные условия хомячьего клана стали стремительно ухудшаться – все они жили в кубической клетке в квартире, где также проживали Антон, его мама Вика и ее супруг художник Илья Кабаков, звезда московского концептуализма. Полкан и Бастинда продолжали компульсивно размножаться, и хомяки стали страдать от перенаселения, что и привело к вспышке инфантицида. Честно говоря, я с удовольствием вычеркнул бы это омерзительное воспоминание из своей памяти, но, к сожалению, такие вещи забываются с трудом.
В ужасе я взял себе двух юных хомяков, происходящих из этого семейства. Подумал, что хотя бы двоих спасу от неминуемой гибели. Действительно спас, но расплатился за это множеством сложных переживаний.
Посмотрев на весь этот кошмар с размножением, я взял себе двух парней. Подумал: долой размножение, в жопу эти детские трупики, пусть лучше будет светлая мужская дружба, ну или гомосексуальный рай – как получится. Но не вышло ни мужской дружбы, ни гомосексуального рая. Стоило этим пацанам немного повзрослеть, как они тут же разделились на агрессора и жертву. И первый стал беспощадно третировать и мучить второго. Я понял, что дело опять закончится смертоубийством, и мне пришлось их рассадить. С тех пор они прожили всю свою жизнь в одной квартире, никогда не видя друг друга. Я дал им велеречивые библейские имена – Вениамин и Иммануил. Что означает Благословенный Сын и С нами Бог. Но никто, кроме меня, не хотел называть их этими величественными именами, поэтому обращались к ним запросто – Веня и Моня.
Веня (Благословенный Сын) был рыжий, крепкого телосложения, черноглазый. Он и стал агрессором.
Моня (С нами Бог) был белоснежный альбинос. Глаза – как две ягоды красной смородины. Характер кроткий, созерцательный.
Вначале они жили в клетке, где имелось колесо для вращения хомяков. После расселения я оставил злого Вениамина жить в клетке, кроткому же Иммануилу я предоставил (в награду за его миролюбие) более роскошные условия. А именно ванну. Это, конечно, не очень обрадовало мою маму и отчима: каждый раз, когда кто-то из нас желал понежиться в горячей водичке, приходилось для начала посадить Моню в стеклянную банку, а затем тщательно вымыть ванну. Но все мы смирились с этими неудобствами из уважения к Иммануилу.
Веня прожил в своей клетке стандартный срок хомячьей жизни, в основном вращаясь в колесе. После того как его лишили возможности издеваться над Моней, у него не осталось других развлечений. Но жизнь Иммануила в просторной ванне оказалась, по-видимому, более сладкой, поэтому Моня прожил гораздо дольше. Он сделался хомяком-долгожителем. Когда он все же умер, я нарисовал его портрет, который долго потом висел у нас на кухне, над обеденным столом.
Однако не только домашние питомцы волновали меня. Будучи зоопарковским парнем, я влюблялся то в крокодилов, то в пеликанов, то в лемуров. А иногда всецело завладевали моим сердцем австралийские сумчатые. Я никогда не пропускал программу «В мире животных» по телику, и от одной лишь только заставки этой программы я сладко цепенел – там силуэты фламинго пролетали по небу, а силуэты обезьян скакали с пальмы на пальму. Стоило мне заслышать музыку этой заставки, как я сразу же отлавливал мощный приход, как наркоман, принявший дозу любимого наркотика. Ну и конечно же, я обожал книги о животных и прочитал их целую тонну. Из этой тонны наиболее обожаемыми были Сетон-Томпсон и Джеральд Даррелл. Мустанг-иноходец и серебристый лис Домино… Путь кенгуренка… Три билета до Эдвенчер…
В советской детской литературе о животных (подразумеваю художественную прозу, а не зоологическую документалку) наиболее признанным корифеем считался Виталий Бианки. Он описывал жизнь леса и лесных обитателей, а стиль его приятно колебался между сказочностью и реализмом. Рассказ «Как муравьишка домой спешил» является безусловным шедевром этого жанра. Как-то раз нам в школе дали задание написать сочинение о творчестве какого-нибудь выдающегося писателя-зоологиста. Поскольку я любил иногда повыебываться на уроках литературы, я написал сочинение под названием «Лес Бианки». За это сочинение мне поставили тройку с минусом – во-первых, за то, что там было много грамматических ошибок. А во-вторых, за якобы неприличную игру слов, содержащуюся в названии сочинения. Учительница литературы и русского языка, носившая удивительное имя Эмилия Элиберовна, сказала мне с упреком: «Вот ты вроде бы начитанный парень. Но почему ты так неграмотно пишешь? И почему тебя все время тянет на какие-то глупые шутки?» В общем, она была права. К счастью для меня, лесбиянкой она не являлась, а то,
