Она слабо кивнула, стараясь не смотреть на мужчин.

Она услышала звон монет, брошенных на стол. Принимая деньги, Ламбермон шумно и часто дышал.

– Я принесу доску, – сказал хозяин. – Вам понравится. У меня есть и удобная подушка.

Вскоре Анна сидела на грубо сколоченном трактирном стуле и затуманенным взглядом наблюдала, как русский толкает инвалидное кресло через пивную. Остальные гости отходили в сторону. Шувалов исчез за дверью.

У Анны закружилась голова. Она привыкла к колесам инвалидной коляски, удерживающим ее по бокам. У стула, на который она сползла, была только спинка. Анна вцепилась в край стола.

Ламбермон принес ей миску с дымящимся супом.

– Это вам в утешение, – сказал он.

Затем он снова ушел и вернулся с приспособлением для перевозки вина. Оно состояло из двух досок, прибитых гвоздями друг к другу. Четыре деревянных колесика внизу были высотой примерно в ладонь. Анна представила, как каталась бы по постоялому двору на этой доске. Ее платья волочились бы по полу, пока она толкала бы себя вперед руками. Стоило ей только опуститься на доску, и она уже никогда не забудет это унижение.

Обеими руками она подняла ногу и поставила ступню на приспособление. Одно из колес было меньше других, и доска шаталась. Вдобавок, она вся была в пятнах. Разве Ламбермон не обещал принести подушку?

Очертания доски на колесах расплывались. На Анну навалилась невероятная усталость. Она могла просто сползти со стула на доску. Так было бы намного проще.

– Ваш суп остынет, – сказал кто-то.

Анна подняла взгляд. Сквозь пелену на глазах она увидела фигуру, возвышающуюся перед ней. Наверное, это Шувалов. Он зачем-то вернулся. Что еще ему от нее нужно?

Она поправила очки. Наконец она снова могла видеть ясно: перед ней стоял Олаф Шмалёр.

Глава 25. Брюссель, декабрь 1851 года

На Анну нахлынула волна бесконечного облегчения. Ей захотелось вскочить и обхватить руками широкие плечи торговца рыбой. Она приподнялась на стуле и чуть не упала, но ее удержали мощные руки Шмалёра.

– Успокойтесь, графиня Дорн, – сказал он. – Я не хотел вас беспокоить. Просто подумал, что, возможно, вам будет приятно увидеть знакомое лицо. Вы казались такой потерянной. Где ваша инвалидная коляска? Или вы снова можете ходить?

Анна рассмеялась. Повода для радости у нее не было вот уже несколько недель, а теперь дружелюбное простодушие земляка развеселило ее. От этого ей стало лучше. Она попросила Шмалёра сесть рядом. Мужчина, сидевший за столиком, понимающе освободил место.

Торговец рыбой рассказал, что ему тоже пришлось покинуть Париж после государственного переворота Луи Наполеона. Новый император пригрозил изменить торговые законы – в пользу Франции. В ответ на это любекская гильдия торговцев сельдью сразу отозвала представителя из Парижа. Брюссель стал для семьи Шмалёра промежуточной остановкой по пути на родину.

– Мари-Александрин кричала два дня. Но все без толку, – сказал Шмалёр. Он обреченно потупил взгляд, но не мог скрыть в голосе нотки удовлетворения. – Ей придется жить в Любеке среди жен торговцев рыбой. Быть может, так она научится смирению.

Через несколько лет он, несомненно, вернется с ней в Париж.

– А дети? – спросила Анна. – С ними все хорошо?

– Они играют на улице, – сказал Шмалёр.

Анна посмотрела в окно. Две фигуры по-прежнему бросали снежки. Как она могла не узнать Жана и Анриетту! Из-за жалости к себе человек прячется в своем внутреннем мире и закрывает глаза на то, что происходит вокруг.

– А как вы сами? – спросил Шмалёр и положил ладонь на руку Анны. – Вы выглядите очень уставшей, если я вправе заметить.

– У меня все хорошо, – сказала Анна.

– Ей пришлось продать инвалидное кресло, чтобы ее не выставили на улицу, – рассказал мужчина за столом.

– Это правда? – спросил Шмалёр. – Какая неприятность! Я глубоко опечален. Надо было все-таки оставить вас у нас.

Он провел рукой по жидким рыжеватым волосам.

– Вы спасли мою душу уже тем, что появились тут, – ответила Анна.

– Раз уж я здесь, я имею право знать, как вы оказались в таком положении, – потребовал торговец сельдью. – Прошу вас, Анна, расскажите мне. Но сначала съешьте суп.

Шмалёр ждал и с нетерпением смотрел на нее. У него на щеках проступили красные прожилки. Кожа его блестела, как и глаза.

Покончив с едой, Анна отбросила сдержанность и принялась рассказывать: о своем визите к Дюма, о несчастье с Иммануэлем, о побеге из Парижа и попытке последовать за Дюма в Лондон. О Леметре и его происках она умолчала.

Торговец сельдью растерянно покачал головой.

– Какая страшная участь! Если бы вы остались с нами, то сейчас обучали бы Жана и Анриетту в лучшем отеле Брюсселя. – Он потянулся. – Но что было, то было. Мы не можем изменить прошлое. – Он положил руки на стол. – Но, быть может, мы способны повлиять на будущее.

Встав, Шмалёр подошел к окну. Он постучал. Подождал. Постучал еще раз, а затем махнул рукой. Наконец он вновь уселся рядом с Анной.

– У меня для вас сюрприз.

Дверь трактира открылась. Снаружи завывала вьюга; ветер ворвался в комнату. Послышался звонкий смех. Среди танцующих снежинок показалось инвалидное кресло. На нем сидела Анриетта. Ее красное пальто сплошь покрывал снег. Лицо ее разрумянилось и стало такого же цвета, как ее одежда. Жан втолкнул коляску вместе с сестрой в трактир. Завидев Анну, они подбежали к ней, взяли ее за руки и заговорили без передышки, так резво, что Анна не смогла разобрать ни слова.

На постоялом дворе вдруг наступила тишина. Веселые, жизнерадостные дети – о существовании такого большинство гостей давно забыли.

Анна прищурилась. Коричневая кожа, точеные спицы, пятна от корья кожевника на ободьях.

– Это мое? – спросила она.

– Я был с детьми на улице, – сказал Олаф Шмалёр, – когда из «Ламбермона» вышел господин в дорогом пальто. Перед собой он толкал инвалидную коляску. Но она была пуста. Сперва я не обратил на нее внимание. К тому же мне приходилось уворачиваться от снежков Анриетты. Тут Жан и закричал, что это инвалидное кресло графини Дорн. – Шмалёр с улыбкой вздохнул. – Сын больше не давал мне покоя, и я, собравшись с духом, обратился к этому человеку.

– Это был господин Шувалов, русский. Он заплатил за инвалидное кресло, – объяснила Анна. – Что вы сделали?

– Да ничего. Просто спросил о вас. Этот русский рассказал, что только что купил инвалидное кресло у женщины на постоялом дворе «Ламбермон». За приличную