– Сперва выслушайте меня, – повелел ей Шувалов. – Вам не нужно меня бояться. Я вам не наврежу. Я не из тех, кто нападает на женщин. – Он провел по пальто указательным пальцем в перчатке. – Разве я похож на того, кто ищет подобного?

Слова его звучали ударами молотков.

– Скажите, что вы от меня хотите, – потребовала Анна. – А потом выпустите меня. Или я позову на помощь.

– Поймите, прошу вас! Я попал в очень скверное положение, – объяснил русский. – Быть может, оно даже хуже, чем у окружающих нас людей. – Он помолчал, о чем-то задумавшись. – Я путешествую по Европе. Вместе с женой. Она тяжело больна и, вероятно, умрет через год или два. Поэтому мы и отправились в путь: посмотреть красоты мира, пока еще не слишком поздно. Но несколько дней назад болезнь обострилась, и теперь Надя больше не может ходить. Мне нужно инвалидное кресло. Но в этом городе такого не раздобыть. И тут я увидел вас. – Он снял левую перчатку и нежно провел рукой по колесу, прижимавшемуся к его ногам. – Продайте мне эту коляску. Это уникальный экземпляр – ничего подобного я раньше не видел. Я заплачу столько, что вы сможете купить себе десять новых кресел, куда бы вы ни отправились.

Анна почувствовала его прикосновение, словно колесо было частью ее тела. Она отодвинула руку мужчины.

– Прошу вас, подумайте над моим предложением, – настойчиво сказал Шувалов. – От этого зависит последнее счастье моей жены.

Анне стало жаль больную. Но как она могла ей помочь? Она и сама потеряла все. Тристана, крепость Дорн, ноги, надежду на новую жизнь в Париже, Иммануэля, даже Александра. Инвалидная коляска была единственным, за что она еще могла зацепиться. Без нее… Об этом ей не хотелось и думать.

Тем не менее Шувалов хотел выручить ее из беды.

– Быть может, у нас получится заключить другой уговор, – предложила она. – Я буду ухаживать за вашей женой здесь, в Брюсселе, до тех пор, пока она не сможет снова отправиться в дорогу. После этого вы на поезде вернетесь на родину.

– Я не привык, чтобы меня упрекали в том, что я учел не все возможности, – сказал русский. – А женщина и подавно.

Он встал и ушел. Протискиваясь к выходу, он даже ни разу не обернулся. Анна оцепенела. Что это за человек? Связываться с ним явно не стоило. С облегчением, что встреча осталась позади, она снова пригубила «вино для троих мужчин» и принялась искать на дне бокала выход из бедственного положения.

В субботу снега насыпало уже по колено, Анна все так же сидела в «Ламбермоне», а денег у нее не осталось. За последние несколько дней она успела попросить о работе двух десятков торговцев и ремесленников. Каретники, бочары, банкиры, пасечники и гончары – никто из них не смог или не захотел ее нанять. Промокшая, уставшая и озябшая, Анна постучалась даже в дом священника. Но тот покачал головой и показал ей церковь, полную бездомных.

Настала минута, которой Анна так боялась. Она снова сидела в гостиной для отчаявшихся. Хозяин постоялого двора Ламбермон подошел к ней, и, беспомощно взмахнув рукой – заученное движение, которое ему приходилось повторять каждый день, – предъявил ей счет за квартиру и стол.

– Что тут поделать? – спросил он. – Что тут поделать? – Он постоянно повторялся. Вероятно, эту привычку он приобрел, общаясь с гостями, не понимающими его языка. – Беженцы ждут снаружи, утопая в снегу, чтобы наконец получить комнату. И если вы, мадам, не заплатите, мне придется попросить вас освободить постель для тех, кто ее заслужил. Тонкая бумажка со счетом дрожала в руках Анны. Цифры на нем были написаны черными как смоль чернилами, даже не успевшими высохнуть: капли стекали по листу.

– Я ищу работу каждый день. Подождите до понедельника. К тому времени я обязательно что-нибудь найду, – попросила Анна. – И заплачу вам вдвойне.

Месье Ламбермон выдохнул и опустил руки.

– Я бы с радостью. Я бы с радостью. Но тогда я ничего не заработаю. – Он показал себе не грудь. – Мне самому ничего не нужно. Вот нисколечко. Но без денег я не смогу купить еду и напитки для гостей. Что же им, голодать ради того, чтобы ваши ноги были в тепле?

Похоже, противостоять логике Ламбермона было бессмысленно. И все же Анна осмелилась сделать последнюю попытку.

– Я графиня, – сказала она. – Графиня Дорн из Карлсруэ.

Она старалась никогда не пользоваться титулом, полученным от мужа. Однако теперь, рассказав о нем, она словно вернула свое достоинство.

– Неужели у вас нет с собой украшений? – спросил Ламбермон.

Он замер в предвкушении, отразившемся у него на лице.

Анна вспомнила о фамильных драгоценностях, благодаря которым держалась на плаву в Карлсруэ последние десять лет. Все колье уже давно висели на морщинистых шеях незнакомых дам.

– Сколько должна графиня? – спросил знакомый голос.

Рядом с хозяином постоялого двора появился Шувалов.

Анна вздрогнула. Казалось бы, куда еще хуже?

– Восемь франков за комнату на следующей неделе, – сказал Ламбермон. Складывая цифры, он не чудил и не повторял слова. – И, разумеется, дополнительно за питание.

Порывшись в кармане пальто, русский достал горсть монет.

– Теперь вы продадите коляску? – спросил он у Анны.

Анна покачала головой, но движение вышло каким-то неуверенным.

– Подумайте! – продолжил Шувалов. На нем было пальто с меховым воротником, на котором таяли снежинки. – Если вы оставите инвалидное кресло, вам придется ночевать на улице. Самое позднее завтра утром вы замерзнете до смерти. Затем вас бросят в общую могилу и позабудут. А я куплю кресло у гробовщика. Или же вы отдадите мне коляску, а я оплачу вам всю неделю в «Ламбермон», включая еду и напитки.

– И что же мне потом делать? – набросилась Анна на русского. – Ползать по Брюсселю на коленях и просить милостыню? Как вы себе это представляете?

Шувалов был не виноват, что она попала в беду. Но кричать на него казалось ей правильным. Анна хлопнула ладонью по столу. Выбившаяся прядь волос упала ей на лицо.

– Господин всего лишь хочет вам помочь, – вмешался хозяин. – Позвольте ему за вас заплатить. Так вы точно сможете великолепно провести у нас еще неделю. – Он приложил палец к острому подбородку. – Кроме того, у меня где-то лежит доска с деревянными колесами. Мы перевозим на таких винные бочки. Думаю, я смогу обойтись без одной. Пятьдесят су.

Анна выглянула в окно. За стеклами виднелась заснеженная улица. Мимо, с визгом перебрасываясь снежками, пробежали двое ребятишек. Там,