– Я не видел.

В коридор вывалился монпэр в своем платке.

– Сергей Палыч, привет! Что-то случилось?

– Да вот Брысик потерялся.

– Как потерялся? Где?

– Вчера у нас во дворе кто-то взрывал петарды. Он ужасно этого боится. Мы даже в новогоднюю ночь уезжаем подальше, чтобы его не волновать. Вот он услышал выстрелы и побежал. Может, спрятался где-то, я не знаю. Мы его всю ночь искали. Вы его не видели?

– Мы не видели, Сергей Палыч, – сказал отец. – Будем иметь в виду. Может, помочь чем-то?

– Я даже не знаю. Только бы он на дорогу не выбежал…

И Сергей Палыч, махнув рукой, ушел.

Петарды! Это же наши вчерашние петарды! Я думал, это весело и здорово, а оказывается, из-за них потерялся Брысик. И неизвестно, вернется он или нет. Гадство какое-то!

Я схватил куртку.

– Куда? – крикнул мне вслед монпэр.

– Пойду поищу. Может, он здесь где-то.

– Далеко не уходи! – прохрипел монпэр мне в спину.

Я ходил, ходил, заглядывал во все подвалы, под все скамейки – Брысика нигде не было. Страшно подумать, что может произойти с маленьким таксиком в городе, где полно машин. Да и злых людей тоже хватает. Надо бы сходить в парк, посмотреть там, я же знаю, что там есть неприметные тропы… Но я не смог. Что-то меня туда не пускало. Как будто там произошло настоящее нападение на девушку, так похожую на белочку.

Когда я вернулся домой, отец не своим, совсем не простуженным голосом щебетал по телефону. Я услышал:

– Ну приходи-и-и меня навести-и-ить!.. Ну и что-о-о? Да ла-а-адно тебе-е-е… Он уже большо-о-ой…

16

Ну, в общем, ничего такого, но я весь вздернулся, как бешеный. При мне-то монпэр никогда такого не говорил.

У нас в квартире три комнаты. В одной монпэр, в другой я – по берлогам. А третья вроде как ничья, и мы туда редко заходим. Монпэр иногда там на диване телек смотрит. Днем ему достаточно маленького телевизора на кухне, а когда заснуть не может, он переправляется туда. Ну, еще мы там пылесосим и пыль вытираем. А дверь туда обычно закрыта.

Всё эта Ярославна! Она у нас немного с приветом. Во всяком случае, в других школах никто не заставляет детей стихи от руки переписывать в специальную тетрадку. И читают они по учебнику. А Ярославна требует, чтобы мы приносили отдельные книги. Некоторые наши прямо живут в библиотеке! Хорошо, что у нас дома много книжек. Ну вот я и потащился в большую комнату за «Мертвыми душами».

У нас там стенки какие-то особо тонкие, не как в других комнатах. И слышно, что у соседей происходит. Ну, как слышно? Раньше за стенкой жила старушка, сама не сильно шумела, но телевизор иногда на всю катушку включала. И мы могли слушать ее сериалы у себя в квартире.

В общем, захожу я в комнату, а за стенкой кто-то орет. Не по-хорошему орет, противно:

– На, блин! Бери, блин! Петя, блин!

Петя?

А орет-то кто?

– Это ты – отстой! Конечно, ты же попал не в такую семью! А если бы ты попал в семью воспитанную, высокоинтеллектуальную, ты бы, конечно, не стал таким отстоем!

А ведь это Петина… мама? Или кто?

На людях-то она вся такая робкая, нежная. А наедине с Петей ведет себя, как будто он – последняя мерзкая моль. Или слизняк. Липкий и мокрый. У меня самого появилось какое-то ужасное, мокрое ощущение от всего этого.

Дело было даже не словах, хотя в них тоже. В интонации. Она как будто выблевывала эти слова на Петю. Кстати, его голоса я не слышал. Значит, обычное у них дело: она орет, потому что он – ребенок. А она думает, что может себе это позволить: взрослая, типа, обеспечивает его и всё такое…

Ну и что теперь делать? Проще всего не делать ничего. Меня это не касается. Но ведь я уже знаю…

Короче, я забил на Гоголя и пошел к Пете в гости.

Конечно, дверь открыла она.

– Ой, Владик! Как хорошо, что ты пришел. А то Петенька целыми днями совсем один, мы же здесь люди новые, только переехали… Сейчас тапочки достану. Ой, ты же уже в тапочках. Ну, проходи, проходи… Петенька! К тебе Владик пришел!

Меня чуть не стошнило. Только что она говорила омерзительные вещи, а теперь строит из себя…

– Привет!

– Привет.

– Я тут подумал… Раз мы теперь соседи…

Он молчал и смотрел на меня.

Ну, пусть посмотрит.

– Ты проходи. Садись вон туда.

– …Раз мы теперь соседи, может, будем общаться?

– Ты хочешь общаться со мной?

– Да. А что такого?

– Со мной теперь мало кто хочет общаться. А раньше было много друзей.

– А куда они все… Ой, извини.

– Ну да, – усмехнулся он. – Куда они все?

– Тем более! Давай я буду к тебе заходить! И ты ко мне, если хочешь!

– Давай.

– Ты сказал, что раньше у тебя были друзья? В детстве, да?

– Да нет, почему в детстве? Еще полгода назад были. Я не так давно болею.

– А когда вылечишься?

– Никогда.

Он слегка отвернулся, но я всё равно увидел эту слезу. Неудобно как-то.

– Ты извини, – он вернул голову в исходное положение. – Я просто не привык пока.

Но что-то, видимо, еще щипало, и он развернулся в коляске ко мне спиной.

– Ты больше не приходи. Мне теперь нельзя ни с кем дружить.

Я хотел сказать ему: «Ты чего, чувак, ты серьезно, что ли? Почему тебе нельзя дружить? Да брось, чего ты там себе придумал!» То есть я должен был так сказать. Но никакие слова не лезли в голову.

Я взял и ушел.

И такая странная штука – пришел домой и просто забыл о нем. Потому что… Я не знаю, почему, если честно.

17

Шакшука

Монпэру смотреть телек некогда и скучно, а мне и интернета хватает. Поэтому я сам себе удивился, когда нажал на кнопку пульта, такого новенького с виду, такого нетронутого. Думал, посмотрю пару клипов. Но сразу наткнулся на чела, который метался по кухне как угорелый. Нормальный такой чел, молодой, современный, в рубашке в клетку, а не в фартуке. Смотрю – вроде он готовить собирается. Достает овощи, яйца… Я подумал: а что, может, мне с ним запараллелиться? Монпэр же не может просто так дома сидеть, от скуки он начинает пылесосить, поливать Василия Андреевича и еще что-нибудь делать. Вчера вот сгонял