Алексей удивился всему этому, и ему опять показалось, что женщина — Зина... И даже если не совсем Зина, то может быть Зиной. Но ведь он ее не любит. Он не искал ее. Здесь чистая случайность, редкое совпадение судеб. Зина выходит из вертолета на площадку, которую он только что построил... Он же совсем равнодушен к Зине. Тем более что она так открыто предложила ему трезвый расчет на совместную жизнь в будущем доме на правом берегу. Там, где все было неопределенно, все расползалось и не хотело обретать форму, она вбила гвоздь, построила дом и назвала комнату, в которой можно жить. И Алексей, убежденный, что не может быть жизни в построенной Зиной комнате, вдруг заколебался.

— Зина... — тихо позвал он, стоя в дальнем конце конторы.

Она не подняла головы от чертежей.

— Иди, отдыхай. Мне надо знакомиться с документацией. Ты мне мешаешь. Иди, иди!

Карандаш взлетел в ее пальцах до уровня лба и застыл. Не понятно — она смотрит чертеж или прислушивается к шагам Алексея.

Он осторожно прикрыл за собой дверь, надел накомарник и опустил сетку.

11

Длинного парня звали Валерой. Алексей его встретил на дощатом тротуаре, ведущем к палаткам. Тот нес на вытянутой руке кукан, унизанный рыбой.

— Во харьюзов-то! Гляди ты! В пороге их тьма! Только успевай таскать! На одну удочку стоко! Во-во, вишь: еще хвостом бьет! Идем скорей ужинать! Ну, паря, тут это да! По мне, если рыба — ничего не надо! Могу без хлеба. Жить можно!.. А как лезли, как лезли! Эх, ну прямо сказка! Во как лезли: чуть закинешь — тут как тут! Еще кинул — обратно попался! Ну ты подумай! И харьюзы-то каки, ты погляди, погляди! — крутил Валера свой кукан и захлебывался от восторга.

Алексей непонимающе смотрел. Он еще не отрешился от встречи с Зиной. И Валера, и кукан хариусов, и восторженные слова рыболова — все казалось какой-то чепухой.

Нырнули в палатку. Там почти все в сборе и многие уже дремлют в спальных мешках.

Валера бросил рыбу на стол и пробрался в угол, где в закутке из досок рядом с его матрацем поскуливал щенок. Повозился с ним, покормил чем-то и вернулся к столу, где в большой миске присолил свой улов. Все быстро, легко, на скорую руку.

— Ребята, через немножко будет малосольный харьюз! Кто хочет — налетай! Можно с хлебом, а я лично так, безо всего.

Население палатки зашевелилось, некоторые даже стали вылезать из спальных мешков.

В дверь заглянул Петр, увидел Алексея, зашел, поплотной запахнув полог.

Алексей очень ему обрадовался. Сразу тогда, в пути еще сдружились и уже не могли, чтоб каждый день хоть ненадолго, а встретиться. Сейчас именно Петра и недоставало Алексею, и Алексей обрадовался, увидев его.

— Налетай, братва, готово! — крикнул Валера, прожевывая первого хариуса, захлебываясь соком.

Друзья тоже подошли к столу, выудили из миски по рыбе, взяли по ломтю хлеба.

— К порогу сходим? — спросил Алексей и, не дожидаясь ответа, уже знал, что — да, пойдут. Уловив этот их уговор, Валера выудил из миски еще две жирные рыбины и вручил им по штуке.

— Кушайте, ребята, пока свежие! Потом пересолится — заржавеет. Тут много еще — всем хватит! Я вот перемет приспособлю. Знаешь, на перемет сколь можно брать? У‑у‑у, брат, за вечер — мешок рыбы, не меньше! Не веришь? На спор!

Спорить не стали, ушли по излюбленной своей дорожке. Оба устали за день — плечи и спина отяжелели, и тянуло в сон. Но шли, пересиливая усталость, и в этом было какое-то особое удовольствие — оттянуть время отдыха.

Прогремели сапогами по мосткам, ступили на сырой, перетолченный с грязью мох, пошли к реке, гудевшей под скалами.

Алексей рассказал Петру о встрече с Зиной и обо всем, что было. Сбивчиво, запинаясь рассказал. И только о будущем не сказал. Мысль о будущем не укладывалась в голове. Он приучил себя не думать о Зине и поэтому никак не мог еще принять ее слов. Но слова ее жили и непонятным образом наполняли грудь, вытесняя стеклянный слиток, который там, казалось, прочно отлился и улегся.

Это тревожило, выбивало из привычного хода жизни, и Алексей не находил, как обо всем сказать Петру. И наверное, поэтому слова его были тусклы, незначащи, и Петр ничего на них не ответил, лишь кивал, вспоминая то зимнее... Ту женщину на белом снегу, когда таскали ящики и было ни до чего... И с чем-то прощались, и не скоро еще до Большой земли, до обжитых мест... Это прошло, но осталось: одинокая лыжня... И еще — там, на скалах, ее контур с планшетом на ярком небе...

И Алексею стало обидно, что он так равнодушно ко всему этому отнесся. И самое чувство обиды еще раз подтверждало, что слова Зины задели глубоко и он уже стоит перед гранью будущего, которое казалось далеким и неопределенным, а сегодня сразу проступило ясно и четко.

И он, будто проснувшись, по-новому услышал грохот реки, увидел плиты и кубы скал, черные лиственницы на том берегу и палатку, мутневшуюся среди зарослей — там, где вскоре предстояло ставить дома...

7

Кочевье с геологами по Ангаре, вживание в непривычную для жителя средней полосы ширь и дичь... В этом просторе встречи с людьми кажутся иногда невозможными — знаешь: здесь мы работаем и кроме нас тут никого. А если уж встретишь, запомнишь навсегда. Вот фигура изыскателя, выдравшегося из таежной чащобы. Лошадь, вьючные ящики по бокам; в седле человек, заросший дремучей бородой, из-под ветхого капюшона — одни глаза; рваный ватник с прогоревшей полой, почти истлевшие сапоги; рукоять ножа за голенищем, на груди карабин. Незнакомец с удивлением и детской, себе неверящей радостью смотрит на нас, а мы и с сочувствием, и с каким-то невыразимым чувством вины оттого, что сами живем в комфорте — и катер у нас, и палатки, и даже раскладушки (сибаритство почти невообразимое!). Он спешивается. Приглашаем к костру. Он давно в тайге, впервые вышел к реке — хлеб кончился, послали из отряда, выбрался вот, хоть на людей посмотреть...

Просыпалось пасмурное ангарское утро.