– Если ты и дальше будешь лезть в мое расследование, ты создашь мне проблемы, а если у меня будут проблемы, ты пострадаешь. Уверен, твоей семье это не понравится.

Грудную клетку сдавило удивление. Видимо, Хеён тогда нашептала ему, что я попыталась украсть письма…

– Более того, я тут выяснил: у твоей сестры нет детей, но не так давно ей приснилось, что в грядущем году у нее родится сын. И если я захочу, я могу узнать куда больше – ее слабости и страхи, ее самые темные секреты. Не сомневаюсь, ей это придется не по душе.

У меня внутри все замерло, затихло. Я даже на мгновение забыла, как моргать.

– Откуда вы знаете?

– У меня есть знакомые во всех уголках королевства, и эти люди по моему указу сделают все что угодно. – С пугающим спокойствием он закатал рукава, взял в руки каллиграфическую кисть и принялся изучать ее с увлечённостью солдата, любующегося заостренным клинком. – У каждого действия есть последствия. Одним мазком этой кисти я могу определить твою дальнейшую судьбу. Тебе решать, что же я напишу.

Даже найдя подозрительные улики, уродливым пальцем указывающие на инспектора Хана, я упорно хранила ему верность. Всегда пыталась понять. Но как же быстро, как легко подозрительность изморосью покрыла его доверие ко мне.

Мне хотелось взлететь по ступенькам, вырвать у него из руки кисть, схватить за воротник и потрясти, пока наружу не вывалятся все его гнилые секретики…

А потом я заметила у него на правом предплечье заживший розовый шрам.

– Можешь идти.

Однако вид старой раны пригвоздил меня к месту. На задворках сознания крутилось какое-то воспоминание, которое я никак не могла уловить.

Я повернулась и зашагала к воротам. Нахмурилась: странное ощущение и не собиралось рассеиваться. Под мутными водами настоящего меня ждало сверкающее серебряными чешуйками воспоминание. Совсем близко – только руку протяни. На мгновение я даже почти забыла охвативший мою душу ужас от угроз инспектора Хана. А я могла дорого поплатиться за любопытство, ведь на кону стояла не только моя жизнь, но и жизнь моей семьи, и маленького ребенка, который вот-вот появится в животе моей сестры.

* * *

Тем же днем на столицу черным облаком обрушился дождь. Он барабанил по земле и крышам, но рассеялся так же быстро, как и пришел. Такие дожди называли сонаги – коротким ливнем. В комнатах слуг воцарилась тишина, которую изредка нарушал звук падающих со скосов крыш капель. Тишина, кап. Ещё тишина, кап.

– Хеён за тобой прям зорким соколом следит, – заметила Эджон, когда мы оказались одни. – Что вчера произошло в поместье госпожи О?

Я не могла выбросить из головы слова инспектора Хана, пробравшие меня до костей. Тем не менее даже меня поразило, с каким внешним спокойствием я зашивала прорезь на полицейской форме. Правда, пальцы у меня все равно тряслись.

– Я и сама не знаю.

– И инспектор Хан тоже изменился. Он стал на тебя так смотреть… Меня прям в дрожь бросает от его взгляда.

– Ему никто не нравится, – вырвалось у меня. – Потому его и зовут Косаном, одинокой горой…

Я укололась иголкой, и от внезапной боли перехватило дыхание. На пальце выступила алая капля крови. Сунув палец в рот, я снова поглядела на порванную форму и выпалила:

– Инспектор Хан не доверяет никому, кроме старшего полицейского Сима, – я еле сдержалась, чтобы не добавить: «Сима, который, скорее всего, врет насчет алиби». – Мне вот интересно… Инспектор Хан с Симом же друг другу совсем как братья. А ведь у них такая разница в статусе! Как так вышло?

Эджон, сидя за низким столиком, растирала тушь на чернильном камне. Оторвавшись от этого занятия, она кинула взгляд на раздвижную дверь.

– Только не говори никому, что это я тебе рассказала.

Я отложила нитку с иголкой.

– Обещаю. – Слово прозучало приглушенно: горло стискивало напряжение.

Девушка вернулась к растиранию туши.

– Инспектора Хана пытался убить дядя по отцовской линии. Его осудили за преступление против отца инспектора и изгнали. Он тогда потерял все: семью, деньги, статус. Поместье его тоже сгорело. Так что дядя, вернувшись из ссылки, из мести напал на инспектора, а Сим его защитил.

– Так вот почему инспектор Хан нанял Сима, несмотря на то что он соджа?

– Да, скорее всего. Пусть даже это против правил. Инспектор Хан готов горы свернуть ради верных ему людей.

«Кроме меня», – пронзила меня горькая мысль. Меня он не пытался спасти от ножа того разбойника.

– Мало кому что известно о Симе, да и он о прошлом не распространяется, – добавила Эджон. – Я, правда, слышала всякие слухи, что Сим родился в деревушке Мёнмок. Где бы это ни было.

Отбросив горечь, я почти что спокойно поинтересовалась:

– Откуда ты все это знаешь?

Эджон добавила воды в тушечницу и разложила на столе лист бумаги. Под вечер она всегда писала семье. До вчерашнего дня, когда в моих руках оказались письма, которые мне было не под силу прочесть, у меня особо не возникало надобности просить кого-то научить меня читать и писать.

– Подслушала полицейского Кёна год назад, – объяснила Эджон. – Он живо интересовался жизнью инспектора Хана и его приближенных, в том числе полицейского Сима. А что услышала не от Кёна, узнала из сплетен.

Эджон закатала рукава до локтя. Запястья ее грациозно порхали над бумагой, а я не то что взгляда оторвать не могла – я забыла, как дышать. Слишком ее движения были похожи на движения инспектора Хана, когда тот закатал рукава и открыл мне кусочек своего прошлого. У него на предплечье был старый ожог, как если бы он заслонялся от обжигающей жидкости.

В голове что-то щелкнуло. Я увидела маленькую себя, как я вглядываюсь в трещину в стене нашей хижины. Старшая сестра шипит: «Ну иди тогда в свою столицу, в это ужасное место! Мы больше не семья!» Жестким движением разрывает книгу с нашей родословной, историю нашей семьи. Брат дает ей пощечину, чем удивляет их обоих. Но сестра слишком гордая. До этого ее никто не бил. И поэтому она бросает брату слова, полные ненависти, – и чайник, полный кипящего чая. А он пытается загородиться от него рукой.

Воспоминание мелькает у меня перед глазами буквально на несколько секунд, но этих секунд хватает, чтобы меня покрыл холодный пот.

– Тебе плохо? – донесся до меня обеспокоенный голос Эджон. – Выглядишь скверно.

Я подняла глаза на Эджон. Она внимательно наблюдала за мной, все еще сжимая в руке кисть для каллиграфии. Меня терзало отчаяние. Надо было написать старшей сестре, потребовать от нее ответов. Слишком много секретов она от меня скрывала.

«Кто же наш брат такой? Что тебя испугало?»

Я придвинулась поближе к Эджон.

– А писать сложно?

– Нет… – в ее голосе послышалось беспокойство; кажется, ее напугал блеск в моих глазах. – Писать очень просто. Даже дурак за день научится.