стыдно, Витя, – со слезами в голосе проронила я. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы сдержаться и не расплакаться. Воспоминания о монстре, который жил в соседней комнате, всегда вызывали во мне животный страх, тело делалось будто каменным. Душа изливалась, словно ее проткнули множество раз, и продолжали повторять хаотичные действия, вызывая дикую боль. Я ненавидела своего отца. И в какой-то степени была даже рада, когда узнала, что Витя его побил. Это ужасно – радоваться подобному, но я ничего не могла с собой поделать.

– Допустим, оставим прошлое в прошлом.

– Мне бы очень этого хотелось, – я не сводила глаз с Шестакова, сидящего на стуле. Он тоже теперь смотрел прямо на меня, ни на секунду не отводя взгляда. Между нами словно образовалась невидимая струна, что могла в любой момент оборваться.

– Рита, я хочу… я хочу, чтобы ты уехала со мной. Сегодня.

– Ч… что?

– Я понимаю, мы с тобой еще не… ну не в той стадии, когда можем что-то друг от друга требовать. Но я не смогу, зная, что ты… что ты живешь под одной крышей с парнем. Понимаешь?

В ответ я покачала головой. Пожалуй, я, действительно, не до конца понимала, к чему он ведет. А может, понимала, но отказывалась принять. Не знаю. Мир будущего был таким туманным в ту минуту, у меня будто заплетались ноги.

– Переезжай ко мне, – всего одной фразой Шестаков выбил воздух из моих легких. Я ощутила слабость в коленях и, если бы не кухонная столешница, на которую опиралась, наверняка бы упала.

– Ч.. что? – глухо произнесла.

– Он парень, и я парень, так в чем разница? – Витя поднялся со стула и подошел ко мне. Он коснулся моих рук, и я вновь почувствовала давно забытую нежность, тепло, от которого в животе пробуждались бабочки.

– Тебя не было… три года в моей жизни.

– Да, и мне искренне жаль, что так получилось. Но сейчас я здесь, Рита.

– Ты… – я смотрела в глаза Вити, в бирюзу, напоминающую море, и не могла понять, как должна поступить в этой ситуации. С одной стороны, рядом снова появился человек, которого я всю жизнь любила и о котором горевала. Вот он, стоит напротив, держит мои руки и предлагает вместе жить. Прямо сегодня, а возможно, и прямо сейчас. С другой – сегодня может закончиться, а что будет завтра? А вдруг ничего не получится? Вдруг мы заблудимся по дороге к нашему счастью? Вдруг оно не настанет?

– Рита, послушай, – наседал Шестаков. – Ты же знаешь, я не обижу тебя и никогда не попрошу большего, чем то, на что ты будешь готова сама.

– Я не могу так, – выпалила, боясь посмотреть ему в глаза.

– Что?

– Я не могу, мы… мы даже на свидание в этом году не ходили. А ты просишь… жить с тобой.

– Ну я же прошу не поэтому. То есть с ним ты можешь жить под одной крышей, а со мной нет, так выходит? – в голосе Вити звучала обида и раздражение. Он напоминал треск, что звучит, когда разбивается посуда. Надломленный. Больше не еденное целое. Сплошные осколки, о которые в любой момент можно поранить кожу.

Я прекрасно понимала его, наверное, об этом попросил бы любой парень. Но кто-то ведь в этой ситуации должен понять и меня? Неужели Витя думает, что за минуту я смогу перечеркнуть свою прошлую жизнь и прыгнуть в омут с головой в новую? Разве это вообще возможно? Разве за секунду поворачивают корабль на триста шестьдесят градусов?!

– Послушай, Дима здесь ночует редко. Он пропадет неделями, а то и месяцами. Я… я знаю, как это выглядит со стороны, но мне сложно сейчас дать тебе ответ. Мне нужно время. Хотя бы немного.

– Вот как? – Шестаков отпустил мои руки и сделал шаг назад. Однако мне показалось, он не просто отступил в физическом смысле, он будто принял решение отойти от меня навсегда.

И мне вдруг стало так обидно, до слез обидно. Значит, настолько я дорога ему? Настолько нужна, что при любой неудобной ситуации, которая пойдет не по его сценарию, Витя просто отступит? Отойдет в сторонку и бросит меня?

– В твоей жизни были девушки, уверена, не одна, – произнесла я бесцветным голосом.

– К чему ты клонишь?

– А в моей никого не было после тебя. Подумай об этом, когда в следующий раз захочешь мне позвонить. А сейчас… – я сглотнула, ощущая, как трясутся губы. Только не заплакать, только не заплакать. – Тебе лучше уйти. У меня немного болит голова, я хочу отдохнуть.

– Да, наверное, – безо всяких возражений Витя кивнул. Затем развернулся и направился в коридор. Я слышала, как он обувался и как застегивал молнию на куртке. Каждое его движение заставляло меня вздрагивать, в груди словно пульсировал датчик, готовый разорвать легкие от обиды.

Я сжала кухонную столешницу, впиваясь ногтями в дерево. Должна ли я была остановить его? Должна ли выбежать и умолять выслушать меня еще раз? Что, в конце концов, должен делать человек, когда окончательно заблудился в темноте?

А потом хлопнула дверь.

Так громко. Кажется, впервые она хлопала так громко.

Надежда – это все-таки орудие для убийства. Порой мы сами себе его дарим. Вглядываемся в окно с замиранием сердца. Смотрим на тропинку. Ждем. Час. Два. Три. Надежда позволяет нам ждать бесконечное количество дней, недель, месяцев. Мы просто смотрим на эту тропинку, мы просто уверены, скоро там появится человек. Только когда появляется этот самый человек, мы перестаем понимать, бежать ли за ним по неизвестной тропинке или остаться в своем доме, продолжая быть обычным зрителем?!

Весь день я не могла взять себя в руки. Пыталась что-то делать: убирать, готовить, листать в телефоне ленту соцсети. Но мысли крутились вокруг Вити, вокруг звука хлопнувшей двери, который до сих пор звучал в моей голове.

Почему так хочется плакать?

А потом, уже вечером, когда окончательно стемнело, я не выдержала. Плюхнулась на подушку, слезы покатились с глаз, такие горькие и соленые. Они скатывались по щекам и губам, оставляя следы на моей подушке. Я ведь забыла, каково это, когда так ноет, когда грудь словно наполнили стеклом, что больно режет внутренности.

«Хочешь сказать, тебе дурацкий цветок нравится больше, чем конфета?»

Почему-то в голове вспыхнула та сцена из детства. Тот самый