Но ты безмолвствуешь,

ни вздоха.

И чешуя, и перья целы,

но не шевелятся:

Ты абсолют покоя,

не отвечаешь миру,

не видишь неба и воды,

не слышишь звука волн.

Когда интеллигенцию отправили в изгнание, сама жизнь этих людей оказалась под угрозой, и так легко было превратиться в «окаменелую рыбу». Но они не должны мириться с такой судьбой, заявлял Ай Цин:

Чтобы жить, надо бороться,

бороться и двигаться вперед.

Пока не подобралась смерть,

пусти все силы в дело[28].

Осенью 1978 года программа реформ Дэн Сяопина развивалась по нескольким фронтам. Отменили вердикт о контрреволюционном характере инцидента в апреле 1976 года на площади Тяньаньмэнь; решение Мао о начале «культурной революции» косвенно отвергли, и, что было важнее всего для Ай Цина, — партия объявила о реабилитации жертв кампании 1957 года по борьбе с «правыми элементами».

Двадцать пятого ноября на поэтическом вечере на пекинском Стадионе трудящихся, который потом транслировали по Центральному телевидению Китая, огромная толпа бурно аплодировала новому стихотворению Ай Цина, воспевающему протест на площади Тяньаньмэнь в апреле 1976 года и устранение «Банды четырех». В последних строфах Ай Цин выразил потребность в восстановлении справедливости, которую многие испытывали:

Все меры должны быть приняты,

все невиновные — оправданы,

И даже спящим вечным сном

отомщена поруганная честь!

Он закончил словами поддержки линии реформ:

Расчистим все преграды —

феодализм, фашизм,

порочность, предрассудки —

и выкроим опору

для «Четырех модернизаций»[29].

«Четыре модернизации» (в промышленности, сельском хозяйстве, обороне и науке) стали приоритетными направлениями государственной политики, впервые сформулированными Чжоу Эньлаем и теперь занявшими центральное место в повестке нового руководства.

Оттепель продолжалась, положение отца укреплялось, да и сам он начал смотреть на жизнь оптимистичнее. В декабре 1978 года в предисловии к антологии своей поэзии он выразил уверенность в будущем: «Моя жизнь пришлась на переломную, многоцветную эпоху. Как и другие люди моего поколения, я прошел через самые разные сражения и встретил самых разных врагов на фоне постоянно меняющихся условий. Теперь течение времени привело меня в новую гавань, залитую солнечным светом, и под долгий гудок корабля в моей жизни начинается новое путешествие».

Он стал смелее критиковать культурную политику эпохи Мао и ратовать за расширение творческих свобод. Двенадцатого января 1979 года на форуме писателей и художников он заявил: «Если есть свобода критиковать, но нет свободы обсуждать, кто же тогда захочет творить?» Пять дней спустя на форуме, организованном при поддержке поэтического журнала Шикань, он высказал похожую мысль: «Без политической демократии невозможно говорить о творческой демократии. Нельзя ожидать, что демократию нам преподнесут на блюдечке, — ее можно добыть лишь в борьбе». Почему же столько лет люди не высказывались честно? Потому, говорил он, что правда была обидной для власти и могла повлечь за собой жестокое наказание, а это разрушило бы жизнь и самого человека, и его семьи. Отныне поэты должны говорить правду, затрагивать проблемы, задавать вопрос «почему?»

Наконец в марте 1979 года отец получил долгожданные вести: с него официально сняли обвинение в правых взглядах. Его полностью реабилитировали, восстановив членство в партии, политический статус и размер оплаты труда. Членов семьи, детей и друзей, пострадавших из-за контактов с ним, также должны были теперь избавить от неблагоприятных последствий.

Вскоре на прогулке в парке Сяншань он случайно встретил Чжоу Яна, которого незадолго до этого выпустили из тюрьмы Циньчэн. Бывший жрец культуры теперь подошел к нему извиниться: «Товарищ Ай Цин, мы допустили ошибку в вашем случае».

Легко сказать: «Мы допустили ошибку». Ведь очень многие люди, в отношении которых были допущены ошибки, не выжили. Отец потом так отзывался о своей реабилитации: «Не так просто собрать воспоминания, разбросанные по морскому дну. Многие из них разъела соленая вода, и они утратили блеск. Я столько лет был оторван от мира».

Но Ай Цин постарался наверстать упущенное. С августа 1979 года по август 1982-го он опубликовал более ста стихотворений, много путешествовал и по Китаю, и по другим странам и получил широкое признание. В мае 1979 года он отправился в тур по Западной Германии, Австрии и Италии — это было его первое зарубежное путешествие с 1954 года. Когда его пригласили прочесть стихотворение на мероприятии в Мюнхене, он с широкой улыбкой вытащил из кармана несколько листов бумаги и протянул переводчику. Это было стихотворение о Берлинской стене:

Стена

словно нож

разрезала город на две половины.

Половина — восток,

Половина — запад.

Сколь высока стена?

Насколько толста?

Насколько длинна?

Сколь ни была бы она высока, толста и длинна,

Ей не сравниться

с Великой китайской стеной.

Она тоже — след прошлого,

рана народа.

Никто не в восторге от эдаких стен.

Три метра наверх — это, считай, ничего.

Пятьдесят сантиметров в разрезе — это, считай, ничего.

Сорок пять километров в длину — это, считай, ничего.

Будь она в тыщу раз выше,

в тыщу раз толще,

в тыщу — длиннее,

Разве стена эта может закрыть

облака, ветер, дождь или солнце на небе?

Как она может закрыть

крылья птиц или трель соловья?

Как она может закрыть

вод теченье и воздух?

Как она может закрыть

мысли, свободнее ветра,

десяти миллионов людей?

Или их волю — мощнее земли?

Или надежду — бесконечней, чем самое время?[30]

Стена, 1979 год

Через десять лет один молодой человек прочитает это стихотворение вслух у подножия Берлинской стены в день ее падения.

«Честно говоря, — писал мой отец в 1983 году, — прожив столько лет в нестабильности и тревоге, теперь я чувствую себя совершенно спокойно. Многие люди моложе меня уже умерли, а я все еще жив. Умри я семь или восемь лет назад, это значило бы меньше, чем смерть собаки. С момента публикации „Собрания“ в 1932 году прошло полвека. Моя писательская карьера шла через длинный,