Западе. Новыми для отечественной историографии в этой работе становятся обвинения в адрес большевиков в незаконном, по мнению автора, терроре, развернувшемся после подавления движения. На наш взгляд, автор при оценке развернувшегося террора несколько отошел от принципа историзма. Без всякого сомнения, действия большевиков в 1921 г. не могут не показаться нам преступными и чрезвычайно жестокими. Но мы обязаны помнить, в каких условиях шла политическая борьба в 1917–1921 гг., какие были методы этой борьбы. Также не следует забывать, что именно матросы были одними из главных носителей идеи о революционном терроре. Именно матросы, в том числе и из Кронштадта, «краса и гордость революции», на какое-то время стали главными проводниками стихийного террора в начале революции.

Примером того, как корректируются взгляды и подходы представителей бывшей советской историографической традиции, можно считать статью Ю. А. Щетинова «За кулисами Кронштадтского восстания»401. Я уже писал о статье этого автора 1970-х гг., в которой он на довольно зыбкой основе косвенных свидетельств постарался доказать наличие сговора матросов с эмигрантскими кругами. Теперь Ю. А. Щетинов показывает открытые в 1990-е гг. документы следствия о выступлении матросов. Руководитель этого следствия Я. С. Агранов в апреле 1921 г. утверждал, что кронштадтское движение возникло стихийным путем, а установить связи с эмигрантскими кругами следствию не удалось. А руководитель Петроградской ЧК Н.П. Комаров, начавший расследование по горячим следам, однозначно заявил в конце марта 1921 г.: «…чекисты не в состоянии прояснить закулисную историю Кронштадтских событий». Однако Ю. А. Щетинов делает заключение, что мятежники неизбежно должны были вступить в политический союз с эмигрантскими кругами. А для победы восстания матросам необходимо было действовать энергично, отдав руководство военным специалистам. Вместе с тем, по мнению Ю. А. Щетинова, матросы поступить так не могли по политическим соображениям. Таким образом, эволюция взглядов автора выглядит следующим образом: все-таки не было изначального сговора с эсерами, но он мог появиться в ходе событий. Не кажутся ли такие выводы автора немного излишне гипотетическими? И конечно, хочется отметить замену слова «мятеж» в названии статьи на более комплиментарный для матросов термин «восстание». Такое вот веяние времени.

События в Кронштадте в 1921 г. затрагивались и в научной, и публицистической литературе 1990-х гг., посвященной военному коммунизму и новой экономической политике. Как иллюстрацию новых историографических тенденций можно рассмотреть работу С. А. Павлюченкова «Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа»402

Сергей Павлюченков, исследуя комплекс социально-экономических противоречий эпохи военного коммунизма, приведших к НЭПу, не мог не затронуть и проблемы Кронштадтских событий 1921 г. В духе новых тенденций в отечественной историографии 1990-х гг. автор книги уходит от традиционных советских оценок. Он верно отмечает, что развязка кризиса политики продразверстки совпадает с его кульминацией – Кронштадтскими событиями 1921 г. Приняв идею зарубежной историографии о связи событий 1917 г. и 1921 г., С.А. Павлюченков повторяет и ключевую мысль западных исследователей: «Нет особых оснований далеко разводить кронштадтского матроса 1921 года от кронштадтца 1917–1918 годов»403, критикуя тем самым базовое утверждение советской историографии о принципиальном изменении состава флота, исчезновении из него подлинно революционного элемента. По мнению С. А. Павлюченкова, с которым вполне можно согласиться, выступления не носило антисоветский характер. Также он верно отмечает разрушительное воздействие на дисциплину такого явления, как конфликт Зиновьева и троцкистов в руководстве флота404. Однако и этот автор все равно связывает в единое целое Кронштадт, крестьянские движения и петроградскую «волынку», не отмечая принципиальной разницы в социально-экономических интересах кронштадтцев, рабочих и крестьян. Такой подход сближает С.А. Павлюченкова с ведущими зарубежными исследователями – специалистами по Кронштадтским событиям 1921 г., чьи работы были рассмотрены в предыдущей главе.

Большим научным событием стал выход в 1990-е гг. сразу двух сборников документов о Кронштадтских событиях 1921 г. Возможность публикации таких больших массивов документов появилась после снятия в 1990-е гг. секретности со следственных материалов. Сборники существенно отличаются между собой по принципу подбора документов для публикации. На этом характерном примере мы можем рассмотреть именно историографическое значение таких публикаций для характеристики отечественной историографии прозападного толка в 1990‑е гг.

Не удивляет ли то, что сборники документов, относящихся к одному не самому масштабному историческому событию, выпущены сразу в двух редакциях? Когда я начал заниматься темой Кронштадта, для меня вначале это было большой загадкой. А если серьезно, это и есть признак яростной идеологической дискуссии в научном мире. Казалось бы, какая идеология в публикации документов? Архивы открыты, известны. Бери и публикуй. Я осознанно здесь опускаю вопрос подготовки документов – работы, требующей высочайшей квалификации. Это и их систематизация, и расшифровка плохо сохранившихся документов, и проверка их на подлинность, и много еще, что неспециалисту может быть не очевидно. Разве идеология начинается не с интерпретации документов? А какая интерпретация в простом сборнике? Но хронологически близкая публикация сразу двух сборников по одной теме и показала, насколько много идеологии даже тут.

Сборник о событиях в Кронштадте весной 1921 г., подготовленный международным фондом «Демократия»405, получил критику со стороны ряда специалистов за специфический подход к подбору материала406. В 1997 г. во введении к этому сборнику документов по Кронштадтскому восстанию 1921 г. под редакцией академика А. Н. Яковлева перед текстом указа президента РФ «О событиях в г. Кронштадте весной 1921 года», в котором реабилитируются участники выступления, следует обращение самого академика А. Н. Яковлева к читателю. От констатации того, что трудно дается переход от насильственной формы власти к свободе, автор приходит к выводу, что «мы, россияне, пленники, рабы и жертвы Судьбы, а не хозяева ее»407. Но он выражает надежду на то, что начавшаяся «в 1985 году Реформация России приведет страну от диктатуры к закону».

Уже из вводной статьи становится понятно, что главной целью данной публикации являлось доказательство народно-демократичного характера движения матросов в 1921 г. Коммунисты не смогли предотвратить восстание, даже используя методы террористического характера (разветвленная осведомительная служба). Также большевики не применили силу сразу (по признанию начальника особого отдела А. И. Грибова, только потому что было недостаточно наличных сил, а не из-за желания разобраться, как-то убедить людей не выступать). Тезис о террористическом характере режима, против которого и выступили восставшие, обосновывается тем, что властями проводились репрессии в отношении семей участников выступления и сразу же начались угрозы расправы над участниками движения. Только под угрозой расправы ВРК и обратился за помощью к «военспецам».

Интересен и такой факт: автор введения считает, что большевики не вели с восставшими переговоров на основе их экономических требований (которые были в духе решений, принятых на Х съезде партии), так как хотели подавить силой выступление тех, кто «осмелился открыто от имени народа выдвинуть назревшие требования»408

Таким образом, введение к сборнику продолжает и развивает либеральные подходы в исследовании события. Необходимость