Тихо и мирно миновало две-три недели. Вернулись темные ночи, и звезды стали показываться настоящие, яркие. Монотонная работа то у весла, то с сетью надоела Обру хуже горькой редьки. Кожа и волосы просолились так, что никакая баня не помогала, руки, и без того не шибко нежные, покраснели, покрылись жесткой мозольной коркой. Он понял, что долго отсиживаться здесь не сможет. Дотянет до следующей весны и уйдет.

Одно хорошо. Кормят-то хоть не досыта, да каждый день. Прятаться, убегать, пробираться тайком тоже незачем. Сроду последыш Свена так не жил. От сытости и покоя ему даже начали сниться девки. То Верка, то пышная Дунька Коряга, то Шатунова Настена, то вовсе какие-то незнакомые.

Снов этих Обр не любил. Было после них тяжко и муторно. Поэтому, когда ни с того ни с сего привиделась Нюська, он просто обиделся.

В артельном сарае море всегда шумело в самое ухо и умудрялось просачиваться даже в сны. Дурочка шла по песку, по самой кромке прибоя. Босые ноги ступали по белой пене. Глаза у глупой девчонки были плотно зажмурены. По ветру развевалась белая рубашка, тонкая, как у Верки, с прозрачными кружевными прошвами. Лучше совсем без ничего, чем в такой рубашке. Вот дурочка! Додумалась расхаживать в таком непотребном виде.

Сам Хорт стоял на ее пути и не мог никуда двинуться. Отяжелевшие ноги не слушались, вязли в сыром песке.

Нюська подошла, остановилась совсем близко, обняла за плечи тонкими слабыми руками, распахнула серые глаза и прошептала: «Проснись!»

Обр не удержался, сгреб ее в охапку, притиснул как можно крепче.

– Проснись! – повторила Нюська и выдернула его из мягкого солнечного полдня в сыроватый ночной мрак артельного сарая.

Она и вправду была тут, трясла за плечи, тянула вверх. Обр тут же выпустил ее и рухнул обратно, на свое не шибко мягкое, но нагретое ложе.

– Ты?! – невнятно со сна пробормотал он. – Ты че тут делаешь? Щас день или ночь?

– Ночь, но…

– Совсем рехнулась. Приперлась сама, да еще ночью! А если видел кто?

– Ты же мне позволил, – шепотом возразила Нюська, – ну, если надо будет. Вот я и пришла. А там… там…

– Чего там?

Дурочка без слов ухватила его за руку и потянула к полуоткрытой двери.

– Вот.

Обр глянул и захлебнулся холодным ночным воздухом. Прямо напротив сарая, довольно близко от берега покачивалась, закрывая низкие звезды, черная тень чужого судна. «Коч, – сообразил он, – здоровенный, многовесельный. На таком к нашим причалам не подойдешь, глубины не хватит».

Зато неподалеку в песок уткнулись носы двух хороших, приемистых лодок. К лодкам по берегу неторопливо спускались пятеро. Тащили что-то длинное и, как видно, тяжелое. Что, в темноте и не разберешь, но Хорт догадался, и ему стало совсем худо. Не иначе большой невод – главная ценность Севериновой артели, как раз нынче вечером тщательно развешанный для просушки. Тот самый, на который всем миром семь лет копили и потому берегли как зеницу ока.

Справа, на причале у лодок, тоже копошились какие-то тени. На дальнем, уходящем в море конце причала вспыхнула яркая точка. Погасла и снова вспыхнула, будто кто-то баловался с кресалом[21].

– Прах гнилой! – вырвалось у Обра.

– Тебя кто-нибудь видел? – едва шевеля губами, прошептал он.

– Нет. Я кустами, кустами, по тропиночке.

– Ага. Так вот, давай как пришла. Кустами, кустами, по тропиночке, бегом к часовне, и в набат. Поняла?

Нюська пискнула в ответ что-то, но он прислушиваться не стал, быстро выпихнул ее из сарая, толкнул в кусты за углом, а сам схватил первое, что попалось под руку среди стоявших у двери поломанных весел, жердин и палок, и рванул вниз, к причалу.

* * *

На полпути понял, что схватил не то. Руки оттягивал увесистый багор, которым по весне отпихивали от бортов шальные опасные льдины. Одной рукой с таким не справиться. Правда, пока тяжеленная штуковина с кривым, грубо откованным крюком на конце даже помогала, сама тащила Обра вперед, вниз по склону. Мимо пятерки похитителей невода он пронесся как лавина и первого из отиравшихся на причале просто-напросто снес с дороги. Навстречу из темноты метнулась новая тень. Сзади заорали сразу несколько голосов. Вертеть багор, как обычный шест, Хорту было не под силу, поэтому он лишь слегка направлял его, нанося короткие, резкие удары, не позволяя никому ворваться в круг, описываемый увесистыми концами его оружия. Только бы не споткнуться! Только бы хватило дыхания!

Кому доставались удары, он толком не видел. Дважды кованый наконечник врезался во что-то с глухим чавкающим стуком. Откуда-то сбоку раздался задыхающийся вопль, заглушенный громким всплеском. Обру было все равно. Он рвался к концу причала, где вновь вспыхнули бледные искры и ярко загорелся смоляной факел. Поджигатель, ни минуты не медля, сунул его в непонятную кучу, громоздившуюся на носу последней лодки. Почти сразу взметнулось пламя, ярко осветило мачту со свернутым парусом. Поджигатель обернулся, намереваясь запалить груду просмоленной пакли на носу второй лодки, и остолбенел. Прямо на него в отблесках огня неслось нечто в широкой, бьющейся по ветру рубахе и с окровавленным багром в руках. Поджигатель швырнул факел в Хорта и выхватил из-под ног до времени отложенный в сторону взведенный арбалет.

С такого расстояния промахнуться невозможно. Обр прыгнул в сторону, надеясь только на удачу, споткнулся о горящий факел, но, падая, метнул багор как копье. Показалось, что жилы рвутся от напряжения. Хрустнуло в спине, отозвалось в животе. Он упал плашмя на дрогнувшие мокрые доски, но артельный багор снова проявил самостоятельность, полетел куда надо и вонзился в воду, по дороге сбив с причала неудачливого стрелка. Выпущенная стрела ушла вверх.

Хорт судьбой поджигателя интересоваться не стал. Вскочил и, на ходу хлопая по успевшей затлеть рубахе, кинулся к горящей лодке. Во все стороны сыпались искры. Занялась пакля в соседней лодке. Обр выхватил нож. Ножны он давно закрепил на ноге и не снимал никогда, даже во сне.