Повелитель не спеша отворил тяжелую дверь. Послушно, один за другим, вспыхнули факелы. Вначале, давным-давно, он удивлялся этому, потом привык. Здесь, в подгорном покое, его занимала только доска. Отражение длинного ряда желтоватых огней в бархатно-черных клетках, мягкий золотистый отсвет на светлых.

Доску он не видел уже больше недели. Накопились дела, которые можно было решить только лично. Но все фигуры стояли на верных, точно просчитанных позициях, и партия, которую он вел очень давно, тихая битва за полную власть над душой и разумом князя, а значит, и над этой несчастной страной должна была кончиться победой. Личной славы и почестей он не хотел, но власть, настоящая власть была нужна ему, ибо он и только он, один среди жестокого тупого быдла, знал, как распорядиться ею наилучшим образом, к вящей славе княжества и благополучию того самого быдла, которое, как непослушное дитя, постоянно требовало вразумления.

Все было так хорошо продумано, что и поправлять ничего не требовалось. Фигуры двигались сами собой. Один ход влек за собой другой. Все же Повелитель, так, на всякий случай, достал из футляра легкую лопаточку, приблизился к доске – и глазам своим не поверил. Победа выглядела как жестокое поражение.

Хуже. Полный разгром. Его сторонников теснили по всем направлениям. Ошибка?! Где? Где та малость, которая привела к краху? Крохотный камень, который зовут краеугольным, ибо без него рушится все здание. Хрупкая рукоять лопаточки хрустнула в стиснутых руках. Повелитель вздрогнул, с ужасом глядя, как змеится, ползет по древнему дереву черная трещина.

Но он не был бы Повелителем, если бы не умел проигрывать. Обуздав гнев и справившись со страхом, он принялся шаг за шагом, будто распутывая хитроумно сплетенное кружево, перебирать ходы. Назад, назад, к самому истоку, в поисках места, с которого начала рушиться его постройка. Он медленно продвигался вдоль доски, пока не оказался у морских границ княжества, у самого Городища.

Городской старшина, на которого опиралась вся комбинация, – на доске слон – заперт в угол и совершенно бесполезен. А где же младший отпрыск свейского рода Лаамов – на доске хитрый непредсказуемый конь? Нет на доске коня. И пешек, которые его прикрывали, тоже нет. Побит!

Этого не могло случиться, но доска не лжет. Вестей из Городища дожидаться не меньше недели, но доске можно верить. Всегда.

Итак, что мы имеем? Конь побит. Тьфу, то бишь Карл Лаам убит. Стало быть, из союзников Лаамы могут превратиться в противников. Вслед за Лаамами отвернутся Готланды, а высокородные Середовичи снова начнут юлить, выторговывая кусок пожирнее.

Конь побит. Кем? Кем, песья кровь?! Повелитель склонился над доской, разглядывая фигуры. В самом центре кошмарного разгрома стояла пешка. Стояла против всех правил, прямо на скрещении линий.

Он! Тот самый, из недобитых Хортов. «Вот так простая небрежность может оказаться роковой, – с трагической торжественностью помыслил Повелитель, – и даже изменить судьбы мира!»

Но юному паршивцу, натворившему таких дел, на судьбы мира было плевать. Он снова спал. Видно, его пытались будить, потому что он жмурился, уворачивался и бормотал: «Отстаньте! Идите все лесом!»

Повелитель всматривался в его грязную, синюшнобледную, но вполне довольную физиономию и не знал, впервые за много лет не знал, что делать. Сбросить его с доски? Было. Отправить туда, откуда он не сможет выбраться? Было. Сыграть против него сильными фигурами? При нынешнем раскладе они будут нужны в другом месте. Да и не поможет это. Наверняка не поможет. Не играет гаденыш по правилам. Вон стоит прямо на линии, и хоть бы что. Доска терпит.

Повелитель осторожно тронул пешку лопаточкой, вернул на середину клетки. Может, лучше ее вообще не трогать?

Впрочем, кроме игры есть ведь и настоящая жизнь, живые кони, обычные воины. Его собственные воины, например.

Конечно, как это сразу в голову не пришло! Послать человек десять, для верности. А чтоб шустрый поганец никуда не делся, запереть его пока. Так, кто там у нас посильнее? Ах да, старый знакомый, господин Стомах – на доске ферзь. Герой десятка морских сражений, искатель северных островов, друг детства князя. К счастью, бывший друг. Управлять им трудно, а поссорить с князем и удалить из столицы было и того труднее. Ну, ничего, в Городище ему самое место. Таким, как он, морские границы надлежит охранять, а не политикой заниматься. Так-так, господин Стомах, посмотрим, как вы сумеете охранить одного паршивого мальчишку.

* * *

– Отстаньте, я спать хочу!

– Потом поспишь, – прикрикнула Верка, – господин Стомах приказал рану твою осмотреть.

– Осматривал я уже, – сонно пробормотал Обр. – Ерунда.

– Откуда ты знаешь?

– Что я, огнестрельных ран, что ли, не видел?

– Где это ты их видел? – тут же прицепилась Верка.

– Перевязать надо, – тихо, но упрямо сказала Нюська.

– Да перевязал я, – простонал Обр-Лекса, приоткрыв один глаз. Так было хорошо, а тут опять лезут с глупостями.

Над ним склонился щекастый дядя в черном господском камзоле. Борода на его солидных щечках росла отдельными лохматыми перьями, а цвет носа сразу наводил на мысли о свежем пиве.

– Ты кто? – зевнул Обр, все еще надеясь, что тот отстанет.

– Лекарь, – ответствовал дядя. – Ты, парень, эти деревенские замашки брось. В своих Угорах, или как их там, гнилому пню тыкать будешь. По мне, так сдохни прямо здесь, на причале, я не заплачу. Но у меня приказ. Господин начальник порта изволили лично распорядиться.

Обр понял, что сопротивление бесполезно. Уж если господин Стомах изволили распорядиться лично, то из него веревки совьют, бантиком завяжут и на главной башне вывесят вместо флага. Он, кряхтя, встал, с удовольствием повис на чистеньком франтоватом лекаре всей своей грязной костлявой тушкой, позволил отвести себя в портовую караулку и усадить на лавку. Лекарь кривился и отворачивался, потому что пахло от Хорта далеко не розами, но живо разрезал заскорузлую штанину, размотал кровавые тряпки и принялся копаться в ране. Вытерпеть, конечно, можно все, Обр и терпел, сколько мог. А потом взвыл и попытался вмазать лекарю здоровой ногой. Лекарь прикрикнул на него и сунул стакан. Хорт выпил залпом. Думал – бражка, а оказалось – сонное зелье. Говорил Маркушка: нельзя пить из чужих рук. И верно, нельзя.