лепете твоем!

Песня, ты мне подтвердила,

Что себя нашла я в нем.

Что, меня не забывая,

Мне, живущей для него,

Шлет он из чужого края

Чувств и мыслей колдовство.

Но и ты мне в сердце, кстати,

Друг, как в зеркало гляди:

Поцелуями – печати

Кто мне ставил на груди!

Это – Правда без притворства

И Поэзии полет.

Не Любви ли чудотворство

В ритмах сладостных поет!

«Александр был зеркалом Вселенной…»

Александр был зеркалом Вселенной —

Так! Но что же отразилось в нем? —

Он, смешавший в общей массе пленной

Сто народов под одним ярмом.

О чужом не мысля, не тоскуя,

Пой свое, собою будь горда.

Помни, что живу я, что люблю я;

Твой везде и навсегда.

«Прекрасен мир во всех его обмерах…»

Прекрасен мир во всех его обмерах,

Особенно прекрасен мир поэта,

Где на страницах пестрых, белых, серых

Всегда горит живой источник света.

Все мило мне: о, если б вечным было!

Сквозь грань любви мне все навеки мило.

«В тысяче форм ты можешь притаиться…»

В тысяче форм ты можешь притаиться, —

Я, Вселюбимая, прозрю тебя,

Иль под волшебным покрывалом скрыться,

Всевездесущая, прозрю тебя.

В чистейшем юном росте кипариса,

Вседивновзросшая, прозрю тебя,

Живой волной канала заструися, —

Вселасковая, в ней прозрю тебя.

Фонтан ли ввысь возносится, красуясь, —

Всерезвая, и в нем я зрю тебя;

Меняет образ облак, образуясь, —

Всеразноликая, я зрю тебя.

Ковер лугов, и он тебе порукой,

Всепестрозвездная, в нем зрю тебя,

И если вьется плющ тысячерукий, —

О Всесвязующая, зрю тебя.

Лишь над горами утро загорится, —

Вседобрая, приветствую тебя.

Коль небо чисто надо мной круглится, —

Всесердцеширящая, пью тебя.

Весь опыт чувств, и внутренних и внешних,

О Всеучительная, – чрез тебя.

Аллаху дам ли сто имен нездешних,

Звучит за каждым имя – для тебя.

Книга кравчего. Саки-наме

«Да, в кабачке и мне быть приходилось…»

Да, в кабачке и мне быть приходилось,

И мне, как прочим, в меру пилось.

Там говор, крики, спор об этом дне,

И грусть и радость – все в его волне.

А я сидел, – светло на сердце мне, —

О милой думал: как-то любит там!

Не знаю я, но что о том тужить!

Ее люблю, как надлежит сердцам,

Готовым верно лишь одну любить.

Пергамент где? Где грифель, меч писак,

Чтоб все схватили? Только было так.

«Сижу один…»

Сижу один

Здесь полный господин.

Чашу вин

Пью я один;

Нет мне запрещенья,

Храню я собственное мненье.

«Все мы пьяными быть должны!…»

Все мы пьяными быть должны!

В юности все – без вина пьяны;

Старость в вине вновь юность находит, —

Свойство вина к тому приводит.

Заботят нашу жизнь заботы, —

Лоза же с ними рвет все счеты.

«Ну, в кабачке чуть не до драки…»

Ну, в кабачке чуть не до драки

Дошло сегодня спозаранку!

Хозяин, девушка, зеваки

Вступили в спор и перебранку,

Пищала флейта, бубен бил!

Картина – нету хуже.

Но я был полн любви и сил,

Хоть находился тут же.

Что нравов я не изучал,

Достойно всяких порицаний.

Но я всегда себя держал

Вдали от школьных пререканий.

Кравчий

Ныне другу елось славно

И еще славнее пилось;

Что забыл в пиру недавно,

В эту чашу погрузилось.

Вот, что гости лебеденком

Называют, улыбаясь,

От меня пусть примет лебедь,

Гордо на волнах качаясь.

Что о лебеде мы знали?

Что, пропев, он умирает.

Лучше б песни все пропали,

Коль конец твой предвещают.

«Друг, когда ты в опьяненье…»

Саки

Друг, когда ты в опьяненье,

Пламя мечется кругом,

Искры треск и блеск в горенье,

Сам не знаешь, дело в чем.

Вижу: по углам монахи,

Тут, пока об стол ты бил,

В лицемерном жались страхе,

Что ты сердце так открыл.

Почему, скажи мне, юность,

Что ошибок не чужда,

Добродетели, где скудость, —

Старости умней всегда?

Знаешь неба тяготенье,

Знаешь тягости земли,

Не скрываешь ты смятенья,

Что кипит в твоей груди.

Хатэм

Потому-то, друг прелестный,

Будь и молод и умен.

Дар искусства – дар небесный,

Но обман для жизни он.

И о том, что втайне знаем,

Проболтаемся вот-вот.

Тщетно рта не раскрываем,

Самый стих нас предает.

Книга притчей. Матхаль-наме

«В пучину капля с вышины упала…»

В пучину капля с вышины упала.

Ходили волны, ветер выл.

Но Бог, узрев смиренной веры пыл,

Дал капле твердость высшего закала.

Ее в себя ракушка приняла,

И вот в венце властителя державы,

Признаньем доблести и славы,

Блестит жемчужина, прекрасна и светла.

«Бюльбюль пела, сев на ветку…»

Бюльбюль пела, сев на ветку,

Звук летел к Владыке света,

И в награду ей за это

Золотую дал он