всеобщее веселье вновь вызвал Венька, от жадности обжегший язык горячим, как ад, супом, но выхлебавший, тем не менее, две полных миски и деловито попросивший добавки. После обеда жизнь стала совсем замечательной. Замечательно было сидеть, развалившись, вокруг костра, наслаждаясь сытостью и ничегонеделанием. Прополоскав в журчащей неподалеку речушке миски и ложки, часть класса во главе с Костей отправилась на поиски грибов, но не нашла ничего, кроме глупых толстых свинушек, которые географ посоветовал выбросить. А на поляне тем временем Дыба нажал на клавишу чудотворного ящичка под названием "магнитофон "Соната", и девятиклассники ритмично, как папуасы после успешной охоты, задергались под звуки песен "Бони М", "Арабесок", "Оттавана", "Чингис Хана", Джо Дассена и заводного малого по имени Африк Симон. Ника, раскрасневшаяся от костра и чая, двигалась легко и пружинисто. На фоне полыхающих декораций осеннего леса она в своем белом свитере с азиатским орнаментом, с пелериной развевающихся волос и сияющими глазами, казалась сказочной птицей, опустившейся на поляну с неба по пути на юг. Перс, виляя лейблом Super Rifle над правой ягодицей, ломался перед Никой, словно эпилептик, ступивший на оголенный электрический провод. Толик неплохо освоил науку порывистых ритуальных телодвижений, именуемых современным молодежным танцем, и сейчас старался, как никогда. Однако восхитило это не строптивую Веронику, а Маринку Ставрухину, опечаленную внезапным, без всяких объяснений со стороны Толика разрывом и тщетно пытавшуюся воспламенить кромешно черные угли на пепелище их былой любви.

Возвращаясь из леса, Перс и Ника шли рядом и о чем-то негромко беседовали. Сзади верным оруженосцем шагал Кол и нес на плечах два заметно отощавших за время похода рюкзака — свой и Никин.

Глава 19

Через неделю стервец Дыба устроил одноклассникам еще одну "дискотеку" — драку стенка на стенку с пацанами из другой школы. Вообще-то, Максим, спокойный ироничный парень с чуть косящим левым глазом, вопреки своей устрашающей фамилии кровожадностью и склонностью к мордобою не отличался. Популярность среди сверстников он заработал благодаря совсем другому качеству характера — предприимчивости. Заработал в прямом и переносном смыслах. Еще в средних классах Дыба начал приносить в школу диковинные альбомные листочки, испещренные узкими волнистыми прорезями, напоминающими прорези для глаз в карнавальных масках. Листочки назывались трафаретами. Трафарет накладывался на схожий по размерам девственно чистый лист; ручка или карандаш, проникая в прорези, словно скальпель в отверстую рану, обводили их плавные контуры, которые затем заштриховывались фломастером или тем же карандашом — и вот на еще недавно пустом и белом листе появлялся иисусоподобный лик Демиса Руссоса или коллективный портрет участников группы "Назарет" с соответствующей надписью на английском языке. Аскетичные черно-белые изображения зарубежных певцов на бирже мальчишеских сокровищ котировались столь же высоко, сколь и приснопамятные жвачные фантики с пивными крышками в младые годы. Трафаретные полотна украшали собой заполоненные спортивными вымпелами стены мальчишеских келий или прятались в надежных тайниках, если родители усматривали в этих рисунках какой-либо вызов советским ценностям.

Аккуратно взрезав лезвием заштрихованные участки портрета иностранной знаменитости, школьник мог стать обладателем собственного трафарета, однако к тому моменту, когда каждый новый трафарет-назарет, плодясь, расходился по школе и переставал считаться дефицитом, Дыба успевал собрать с неравнодушных к западной музыке пацанов кругленькую сумму, взимая по двадцать копеек за каждую копию. На вопрос, откуда он берет заветные исходники, Макс отвечал уклончиво: "Знакомые знакомых в Москве подогнали". Существование трафаретов и скопированных с них полубожественных ликов держалось в строжайшем секрете от учителей. Если же, паче чаяния, школяра с компрометирующим его в глазах советских детей портретом все-таки хватала за шиворот хищная пятерня преподавателя, простофиля, в соответствии с неписаным мальчишеским кодексом чести, должен был уходить в глухой отказ, упирая на то, что нашел зловредную бумажку где-то на улице, а где именно — не помнит. И упаси его Бог в такой ситуации показать на кого-то из своих товарищей: предатель до конца своих ученических дней считался бы среди пацанов изгоем, общение с которым позорно и недопустимо. Подобная кара страшила мальчишек гораздо сильнее учительского и родительского гнева, а потому Дыба продолжал безнаказанно пропагандировать в среде одноклассников культ западных личностей музыкального пошиба.

Со временем к бумажным трафаретам в ассортименте Дыбы добавились вырезанные из хлебных кульков кусочки целлофана с запечатленными на них автографами величайших людей современности — Владислава Третьяка, Вячеслава Фетисова, Федора Черенкова. Блистательные рыцари спорта расписывались, естественно, не на целлофане, а, по традиции, — на бумаге. На прозрачный целлофан их автографы с помощью ручки и природной сообразительности переносил ушлый Дыба, превращая, таким образом, целлофановый лоскуток в матрицу для последующего копирования. Копии выполнялись на бумаге или том же целлофане, для чего Макс с силой водил шариковым пером по всем линиям, загогулинам и закорючкам бесценной росписи, оставляя на подложенной под матрицу поверхности вдавленный отпечаток. После этого оставалось обвести отпечаток ручкой — и можешь считать себя полноценным человеком: ведь у тебя есть автограф самого Черенкова! Тариф за копию был тот же самый — двадцать копеек с носа: Дыба был нежадным парнем и цены на свои матричные услуги не задирал.

Автографы спортивных гениев пользовались у пацанов таким же спросом, что и трафаретные портреты гениев музыкальных. Тем более, что добыть вожделенный росчерк, продравшись после игры к кумиру сквозь толпу таких же оголтелых сверстников, было непросто. Сам Дыба рьяным спортсменом не был и вообще, по его собственным словам, накачанный мозг предпочитал накачанным бицепсам и трицепсам, планируя по окончании школы поступить в Институт народного хозяйства имени Плеханова, годам к 50-ти выйти в дамки на черно-белой доске жизни и возглавить Министерство внешней торговли СССР. Но футбол пока еще не обремененный министерским портфелем и даже студенческим билетом Дыба, как и большинство пацанов, любил и, начиная с 8-го класса, иногда играл в детско-юношеском первенстве города за школьную сборную, составленную, в основном, из его одноклассников, ведомых мастером финта и пыра Ветлугиным. Во время одного из таких поединков у Макса, усердно вспахивающего кроссовками левую бровку поля, и случился конфликт с игроком противоборствующей команды. Говоря прямо, вины Макса в этом инциденте не было ни грамма. В жестком контактном стыке Дыба чисто, по правилам выбил мяч из-под ног хавбека соперников. Оппонент, впрочем, думал иначе и, срывая злость за сорванную атаку, ткнул уже удалявшегося к своим воротам Макса ладонью в спину, помянув при этом нехорошим словом какую-то безымянную распутную женщину. Подло атакованный сзади Дыба развернулся и толчком в плечо вернул обидчику долг, вежливо поинтересовавшись: "Ты чо, образина, совсем нюх потерял?!". Утратившая