— Нам надо быть вдвойне осторожными, Эдмунд, — произнесла она напоследок, — иначе мы сами дадим оружие в руки Йорку. А нас, видит Бог, и без того есть в чем уличить…

— Какой прекрасный белокурый ребенок, — вдруг произнес Сомерсет. — У него светлая кожа… Он вырастет блондином, в этом нет сомнения. У него будут голубые глаза… Так что никто не докажет, что Эдуард — не сын Генриха.

Он мягко погладил ее по щеке:

— А что до осторожности, душа моя, — не тревожься об этом. Не пугайся того, что я сейчас скажу. Попытайся понять. Если мы хорошо обсудим это, ты поймешь, почему я… соглашаюсь на предложение Йорка.

— Позволить себя арестовать? — прошептала она.

— Именно.

Маргарита пришла в ужас. Всего несколько часов назад она выгнала Фокенберга из этой самой комнаты с превеликим позором и едва не была отравлена за это, а теперь? Как это возможно? Она зря пострадала? Сомерсет выслушал ее, потом усмехнулся, хотя усмешка была похожа на гримасу.

— Да, вы пострадали изрядно, миледи. Но… Мне думается, у нас сейчас нет особых шансов на победу, а воевать просто так, из упрямства, — это бессмысленно, дорогая моя. Тем более когда на кону судьба нашего сына. Главное сейчас — это чтоб ребенок стал принцем Уэльским. И вы должны быть не в изгнании или под судом, а рядом с ним, чтобы оберегать его. Нужны ли сейчас нам парламентские свары и всеанглийский позор?

Отвернувшись, он закончил:

— Надо отдать что-то, чтоб не потерять все.

Они вместе обсудили, как надлежит поступить. Если бы Бог был милостивее к ним, Сомерсет прибыл бы вовремя. Этого не случилось, позиции были потеряны, король перестал быть подмогой и превратился в источник неприятностей. Вся Англия требует назначить регента. Если ланкастерцы, обессиленные и разобщенные, начнут борьбу, Йорк ответит тем же, и это выльется в долговременные парламентские разбирательства. Не лучше ли отдать Норку одного-единственного человека, чтобы спасти многих, а главное — утвердить статус маленького Эдуарда?

— Нет ли способа представить людям Генриха так, чтобы они поверили, что он не совсем помешан? — спросил Сомерсет, ибо в этом способе была их последняя надежда. — Вопрос о регенте тогда отпал бы, и не надо было бы созывать Совет.

Маргарита покачала головой. Генрих — он как труп. Его вид таков, что любой убедится в его невменяемости. Да у него же слюна течет изо рта, он не способен говорить связно, только мычит… Нет, никто не поверит, что король в здравом уме.

— Стало быть, Маргарита, ты поставишь королевскую печать на приказе о моем аресте.

— Боже правый, — проговорила она, — но ведь в тебе — вся сила Алой Розы! Йорк знает об этом, поэтому и требует твою голову!

— Не голову. Только свободу.

— Йорк захватит все посты в государстве, все приберет к рукам… у нас исчезнет всякая надежда на победу!

— Нет, — возразил он. — В королевстве появится принц. На наследника трона будут устремлены все взоры. Вы, Маргарита, как его мать, обретете более прочное положение, чем сейчас… ведь нынче вы просто супруга нелепого короля-безумца. А что будет, если мы, начав борьбу, столкнемся с тем, что парламент объявит Эдуарда незаконным? Палата общин в руках Йорка, я усмирил ее, но не до конца, и теперь, когда все так изменилось, она будет рада унизить того, кто ее раньше устрашал. — Он коротко рассмеялся: — Неужели вы думаете, моя королева, что я пожертвую своим сыном ради свободы?

Едва прибыв в Лондон и оценив обстановку, он понял, что жертва самим собой будет единственным выходом. Согласиться с этим было далеко не просто, но все же… сделать сына наследником английской короны — это ли не бальзам для честолюбия? Для того, чтобы бороться, необходимо было время, а время они потеряли. Партия Алой Розы, сколоченная им раньше, теперь дрогнула, в ней появились бреши. Что касается Йорка, то он ждать не будет. Прозвучит хоть один громкий голос, обвиняющий Маргариту в супружеской измене, и трон будет навсегда потерян для Эдуарда, ибо даже пэры, верные Ланкастерам, призадумаются, стоит ли им поддерживать какого-то очередного ублюдка из рода Бофоров.

— Это какой-то рок, — прошептала королева. — Как же нам не везет!

— Да, — согласился он. — Счастье сменилось несчастьем. Однако не всегда так будет, Маргарита.

— И вы надеетесь на удачу, отправляясь в Тауэр?

— Вы остаетесь здесь, моя королева, вы. От чистого сердца могу сказать вам, что истинная сила вовсе не во мне. Сила Алой Розы — в вас, Маргарита, законной супруге английского короля, и в вашем сыне, если его происхождение покроет закон. Пэры не поддерживают любовников королевы или бастардов. Пэры — опора для принца, будущего монарха. А я… Впрочем, жизнь моя не кончена, и обо мне еще услышат.

— Я вряд ли смогу жить без вас, лорд Эдмунд, — сказала Маргарита.

— Сможете, душа моя. И не нужно больше слез. Судьба королев часто тягостна. Когда желаешь быть у власти, надобно чем-то жертвовать. Но не грустите. Я еще выйду из Тауэра и еще послужу вам.

Королева подозревала, что та легкость, с которой гордый герцог принимает собственную участь, основана лишь на желании успокоить ее. Но она и сама понимала, что иного выхода нет. Опозоренная, обвиненная в измене, она превратится в ничто. Чернь и так ее не любит, а в случае скандала любая торговка из Чипсайда сочтет себя вправе плевать ей вслед. Все это было так, но…

У Маргариты ныло сердце, когда она думала о новой и такой долгой разлуке, об опасностях, которые будут подстерегать герцога в заключении. Кроме того, в ней была жестоко оскорблена гордость, ибо она не слишком-то любила идти на уступки и компромиссы. Как ни странно, сил ей придавала ненависть. Это чувство, яростное, удушающее, давало ей надежду на реванш. Когда-нибудь — она знала это — ей удастся отомстить Йорку за боль, испытываемую ныне. Она унизит его во стократ сильнее, чем он посмел унизить ее.

Герцог Сомерсет оставался с Маргаритой Анжуйской до рассвета. Он просил ее о трех вещах: во-первых, уступить какой угодно пост, но не дать сменить нынешнего коменданта Тауэра, во-вторых, позаботиться, чтобы отец Гэнли, как духовник, имел доступ к своему герцогу, в-третьих, чтобы молодые Бофоры — Эдмунд Генри и юная Джейн — были под защитой короны. Маргарита, заливаясь злыми слезами, молча кивала, не в силах говорить. Как наказывает ее Небо, забирая Сомерсета! Когда он уходил, она будто лишалась половины жизненных сил.

Они расстались ранним утром. Ему пришлось