Шрифт:
Закладка:
Отдавая дань уважения благородной личности Герцена, автор очерка не может с ним согласиться, ибо отчетливо видит порочный методологический механизм его рассуждений: «Пережитое, приняв форму могучего иррационально подспудного движения души, выступило мощным формирующим началом его теоретического убеждения и насильственно определило его мировоззрение». Напротив, С. И. Гессен – рационалист с головы до пят, признающий иррациональное как границу культуры и потому – как внекультурное явление. Оно имеет свою реальность, которая может быть осмыслена рационально и только в таком реформированном виде введена в мир культуры.
В содержании этого очерка мы слышим отзвуки идей русского духовного ренессанса – трактовка личности как культурного явления, восприятие самой культуры как бремени, ее бессилия разрешить социальную проблему, обращения к докультурным истокам культуры в надежде разрешения ее кризиса. Когда С. И. Гессен сформировался как социальный мыслитель, то все эти проблемы он сделал своими, в ходе исследования сгруппировав их вокруг триединства «личность – культура – демократия». В печати русского зарубежья и главным образом в «Современных записках» и «Русской школе за рубежом»
С. И. Гессен пытается разрешить традиционный для русских западников (и для инициаторов «Логоса») вопрос о том, как остаться идеалистом и приверженцем абсолютных ценностей, не впадая в утопии, и как уметь быть по европейски рациональным, не опускаясь до потребительского практицизма. Решая эти вопросы, мысль С. И. Гессена движется в двух направлениях – педагогики или прикладной философии («Основы педагогики», выступления в «Русской школе за рубежом», теоретико-педагогическая деятельность в Польше) и разработки теории правового социализма (публикации работ «Крушение утопизма», «Проблемы правового социализма», «Генрих де Ман как теоретик социализма», «Правда демократии» и др. в «Современных записках»). Главной целью образования и воспитания он ставит приобщение личности к культуре так, чтобы человек стал ее сознательным творцом. В концепции правового социализма С. И. Гессен ищет такой вариант общественного устройства, при котором идеал соборности мог стать регулятором общественной жизни столь же точным, как и право, а право исполняло бы свою роль без претензий на подавление или уничтожение личности. Так, еще долгие годы после прекращения издания русского «Логоса» С. И. Гессен продолжал пробиваться к его универсальным целям – достижению настоящего всеобъемлющего синтеза, в который был открыт вход также и религиозным ценностям[301].
Для инициаторов «Логоса» время его издания было прекрасным временем. «Перечитывая как-то недавно главу, озаглавленную «Первая встреча с Европой», – писал Ф. А. Степун Б. В. Яковенко 29 апреля 1944 г (тогда он завершал работу над своими воспоминаниями, известными в русском переводе как «Бывшее и несбывшееся»), – я задумался о всех тех чаяниях и планах, с которых начиналась наша с Вами жизнь. Как много расхаживали мы с Вами по ночам – сначала по Гейдельбергским, а потом по Фрейбургским улицам, как много говорили чуть ли не до утра. Как странно кончается жизнь всех нас»[302]. Конечно же, юноша С. И. Гессен, завершая свою статью словами об А. И. Герцене, который обреченно приветствует новый мир, не думал, что он писал о себе.
О религиозно-метафизических мотивах в российском кантианстве: C. Гессен и Вл. Соловьев
B. В. Сербиненко
Трудно переоценить роль и значение именно религиозной метафизики в философской культуре русского зарубежья. Наиболее ярким изданием, несомненно, был религиозно-философский журнал «Путь», к сфере религиозной метафизики относится творчество русских мыслителей, связанных с парижским Православным богословским институтом. Религиозно-метафизические мотивы достаточно явно проявились и в творчестве русских философов-кантианцев, оказавшихся в эмиграции. Впрочем, и в собственно российском, дореволюционном кантианстве метафизические интенции проявлялись вполне отчетливо. Например, в философских позициях таких «классических» кантианцев, как А. Введенский и П. Новгородцев (прежде всего, в их поздних трудах). Тем более это касается тех, кто быстро и легко прошел путь от Канта к религиозной философии (Бердяева, Булгакова и др.). Но в последнем случае имел место радикальный отказ от прежних философских убеждений. Иначе обстояло дело у С. Гессена, остававшегося в течение всей жизни последовательным кантианцем.
Последние творческие усилия философа, как известно, были связаны с замыслом книги «Философия воспитания». Гессен работал над ней в оккупированной нацистами Польше. К сожалению, «рукописи горят». Во всяком случае, уже практически законченная книга сгорела во время Варшавского восстания в 1944 г. Из воспоминаний С. Гессена мы узнаем, что «Философия воспитания» состояла из четырех частей: 1) воспитание как биологический процесс, 2) воспитание как социальный процесс, 3) воспитание как духовный процесс, 4) воспитание как спасение. Соответственно «апофеозный» раздел книги непосредственно предполагал обращение к метафизическим и религиозным вопросам.
По словам Гессена, в своей работе в качестве основных направлений в философии образования он выделял натурализм, социологизм и гуманизм. По его же признанию, именно в «Философии воспитания» он сам выходит «за пределы гуманизма» и движется в направлении религиозной педагогики, для которой абсолютные ценности религии оказываются несоизмеримыми с миром ценностей культуры. Задачи же воспитания предполагают и возможность спасения, спасения человеческой души. Такого рода «сотериологический» выбор в сфере педагогики уже сам по себе, безусловно, говорит о пережитой мыслителем духовной эволюции. Близкий друг С. Гессена Ф. А. Степун писал в статье, посвященной памяти философа, что они оба признавали необходимым «религиозно-мистическое дополнение трансцендентальной философии»[303].
У нас нет оснований не доверять всем этим свидетельствам. Вероятно, религиозный «поворот» в мировоззрении позднего Гессена действительно имел место. Однако не менее важно и интересно то, что русский философ-неокантианец не только в последние годы, но и на протяжении всей жизни не был равнодушен к метафизической проблематике, в том числе и религиозной. Последовательно следуя принципам кантианского трансцендентализма, Гессен мыслил, можно сказать, в русле персоналистической метафизики, которая никогда и не была чужда кантианству. «Личность обретается только через работу над сверхличными задачами… – заявлял Гессен в «Основах педагогики». – .Могущество индивидуальности коренится не в ней самой, не в природной мощи ее психофизического организма, но в тех духовных ценностях, которыми проникаются тело и душа и которые просвечивают в них как задания ее творческих устремлений».
В. В. Зеньковский совершенно справедливо отмечал определенную близость этих мыслей Гессена принципам философской антропологии Вл. С. Соловьева (имелась в виду, прежде всего, «Теоретическая философия»)[304]. Однако он же подчеркивал и принципиальные различия: в антропологии и философской педагогике Гессена в полной мере свои права сохраняет трансцендентализм. Философ признавал, что «мир не исчерпывается физической и психической действительностью; кроме физического и психического, есть еще третье царство – царство ценностей и смысла». Но, конечно,
