Через пятнадцать минут все пятеро оказались в погребе. Сверху на люк мы придвинули тяжёлый шкаф с каким-то барахлом, так что пленникам вряд ли удастся выбраться самостоятельно, даже освободившись от пут. Придётся им ждать, когда вернётся из райцентра сын Опанаса. Шум они, понятно, поднимут знатный, наверняка кинутся к полицаям или немцам, а те наверняка устроят облаву. Поэтому логично отсюда побыстрее свалить. Вот только с Петровичем беда, ему нужна квалифицированная медицинская помощь. Значит, конфискуем повозку, загружаем по возможности продуктами, оружием и отправляемся в сторону села Лановцы. Если Опанас не соврал, доктор там есть.

Да, ещё позаимствовали на хуторе одежду, чтобы не слишком выделяться в своих хоть и грязных, но слишком уж цивильных костюмах, а Сивцев в комбинезоне. Заодно и нижнее бельё поменяли.

Переночевать всё же решили в хате, и мы с Медынцевым устроили поочерёдное дежурство. Так было как-то спокойнее, тем более что пленники внизу явно освободились и даже предприняли попытку выбраться наружу. Сдвинуть шкаф им, правда, не удалось, но своим шумом они мешали нам спать, поэтому хватило одного хорошего окрика с угрозой выпустить через пол обойму, чтобы внизу стало тихо. Тронулись на рассвете, загрузив подводу продуктами. Выгребли едва ли не всё, что попалось на глаза. Хуторяне с голоду не помрут, у них ещё в погребе немало всякого съестного. Майор, вспомнив своё крестьянское детство, взялся за вожжи, мы с Петровичем расположились сзади, спрятав винтовки под сено. Глядя на удаляющуюся хату, мне почему-то представилось, как хорошо и ярко она горела бы, подожги мы её напоследок… Усилием воли я отогнал от себя эти провокационные мысли. Ладно бы взрослые, но женщина и ребёнок… Не знаю уж, что за фрукт вырастет из этого Миколы, скорее всего, всю оставшуюся жизнь будет питать ненависть к большевикам и москалям, однако убивать детей я был не способен. Надеюсь, никогда до этого и не дойдёт.

Вслушиваясь в пение птах и глядя в голубой прогал августовского неба в обрамлении зелёных крон, мечталось о многом хорошем. Однако от действительности не убежать даже в мечтах, чему свидетельством стало появление пятёрки немецких самолётов. Судя по тому, как тяжело и медленно шли, это были бомбардировщики, летевшие на восток к своим целям. Сивцев, проводив глазами крылатые машины с паучьими крестами на фюзеляжах, грустно вздохнул:

— А я ещё в прошлом году просил начальство перевести меня в боевое подразделение. Так нет, не отпустили. А душа рвалась в бой, отомстить за сестру с племянницей. Их эшелон попал под бомбёжку. Двенадцать лет девчонке было, и спрашивается — за что?!

— Ничего, Петрович, отомстим, придёт ещё наше время, — глядя перед собой, процедил Медынцев.

Я молчал, думая о том, что если ничего не изменится, то война, как и в моей истории, продлится до весны 1945-го. Будут ещё миллионы погибших, тысячи детей останутся сиротами, страну придётся восстанавливать из руин. И чтобы хоть как-то помочь стране, я должен вытащить этот проклятый клад из Индии, а затем вернуться в Штаты и продолжить агитировать американцев о всесторонней помощи Советскому Союзу, собирая гуманитарные караваны. А после войны попытаться сделать так, чтобы отношения двух стран не дошли до точки кипения, не допустить маккартизма и охоты на ведьм. Я должен обзавестись рычагами влияния на высокопоставленных чиновников!

Через пару часов показалась окраина Лановцов. Адрес врача мы узнали от пацанёнка, который согласился стать нашим проводником, при этом не очень удивившись, что говорим мы на языке москалей. По его словам, бывший врач местной больницы, а теперь принимающая население за еду Голда Соломоновна Штольц жила на окраине. Как только власть сменилась, врача выгнали из её дома в центре, и она нашла приют в заброшенном доме на краю села, но и сюда люди по-тихому протоптали тропинку. В селе немцы сидели только в комендатуре, а за порядком больше следили полицаи из местных. К счастью, ни те ни другие, пока мы добирались до врача, нам не встретились.

— Ось тут вона живе, — показал парнишка на покосившийся, приземистый дом и, получив в награду кусок хлеба с салом, кинулся наутёк.

Не знаю уж, удержит ли он язык за зубами, как мы его просили, оставалось полагаться только на честность паренька. А на наш стук в дверь вышла высокая статная женщина лет сорока, которую можно было бы назвать красивой, если бы не небольшой след от ожога на левой щеке. Глядела она на нас твёрдо, даже с каким-то вызовом.

— Слушаю вас, — сказала она чётким, поставленным голосом, присущим многим служителям Асклепия.

— Здравствуйте! Вы Голда Соломоновна?

— Я, — после небольшой заминки ответила она. — А что вы хотели?

— С товарищем у нас беда, — кивнул я в сторону подводы, на которой сидел наш страдалец. — Ногу сломал, кое-как шину мы наложили, а нога посинела, как бы совсем плохо не стало.

— Не местные?

— Не местные, — сознался я, решив пока ничего больше не объяснять.

Штольц на несколько секунд задумалась, кусая нижнюю губу, затем решительно сказала:

— Ладно, заносите его в дом.

М-да, стол, пара табуреток и дощатая кровать со стоявшей рядом тумбочкой, дверка которой потрескалась от времени — вот и всё убранство. Скрипучие полы с щелями, куда ладонь пролезет, облупившаяся побелка на потолке, стены, обклеенные старыми газетами на мове… Печка, судя по её внешнему виду, находится в нерабочем состоянии. При этом Голда Соломоновна умудряется выглядеть вполне ухоженной, и, самое главное, в её глазах не было и намёка на то, что ей требуется чьё-то сочувствие.

— Кладите вашего товарища на стол.

Пока она осматривала ногу, Василий Карпович поинтересовался:

— А вы, извиняюсь, по какой специальности работали?

— Терапевт, — ответила она, не отрываясь от осмотра. — Но, будучи от природы любознательной, я интересовалась и другими направлениями медицины, что мне пригодилось, когда пришли немцы и больницу закрыли. Люди идут ко мне с разными проблемами. Не всегда, конечно, могу всем помочь, но по мере сил.

— Правда, что местное население к евреям, а также русским и полякам относится не лучшим образом? — продолжал допытываться майор.

— Есть такое… Русских, правда, не так много в этих краях жило, а поляки и евреи составляют… составляли едва ли не треть населения. Когда сюда пришли фашисты, то украинцы, которые ещё вчера мило улыбались, мгновенно превратились в зверей. Не все, естественно, но среди оборотней были и те, от кого, казалось бы, такого отношения трудно было ожидать. Как-то семью поляков выволокли из дома и растерзали прямо на моих глазах. Не пощадили даже пятилетнюю девочку.

— Что же это за