листать эту брошюру. — Гляди, чего этот Солженицын еще Брежневу-то предлагал! Гласность — раз, идеологию коммунизма китайцам уступить — два. А самим на частную собственность перестроиться, усю власть технарям отдать. Смотри: «кто не хочет отечеству гласности, тот не хочет очистить его от болезней». Ты понял, кто такой Горбачев? Агент Солженицына — вот кто! Из Америки засланный у нас капитализм устроить! — старик с победным видом спрятал брошюру в карман, достал из него черную, с золотой каймой коробку папирос «Герцеговина Флор», вытащил из коробки коротенькую папироску и побил ее картонным мундштуком по своей правой деревянной руке. В том, как не спеша он это проделал, и как коробочку с золотыми буквами «Герцеговина Флор» — любимые папиросы Сталина — он положил перед собой на откидной полочке, а затем прикурил и картинно выпустил изо рта облако дыма, — во всем был явный вызов, потому что самолет уже шел на посадку, и над каждым креслом горело табло: «НЕ КУРИТЬ! ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ!»

Стюардесса-сучка тут же выскочила из-за занавески, крича:

— Прекратите курить! Прекратить!..

Но старик демонстративно затянулся и тут же закашлялся:

— Пошла ты!..

— Хулиган! Я тя в милицию сдам! — стюардесса, стервенея, перегнулась через колени Стрижа, хотела вырвать у старика папиросу. — Жлоб!

Старик, защищаясь, поднял руку, а стюардесса сгоряча дернула его за эту руку и вдруг… протез руки отделился от культи и оказался в руках стюардессы. Она испуганно замерла с этой оторванной «рукой».

Старик насмешливо сказал ей:

— Съела? Отак вы Рассею всю растаскаете, шмагадявки Мишкины! Хозяина на вас нет, — и постучал желтым ногтем по коробке «Герцеговины Флор». — Вот был хозяин, вот! А ваш новый — жид и жидам продался!

Как ни странно, но пассажиры общего салона все с большей симпатией слушали старика, и он, расходясь, продолжал громогласно:

— А за что мой внук в Афганистане погиб? Чтобы мы оттуда ушли, как обосранные? И что у нас теперь? Кто больше заработает, у того всего больше — да? Жидовская хвилософия это, вот что! Нам, русским, не подходит! Чтобы вот там, в люксе жиды, нехристи и буржуи сидели, — старик мотнул культей в сторону первого салона, — а мы тут?! Нет, я хочу, чтоб они тут сидели, как я! У нас равноправие, а не Америка!

Тут самолет стукнулся колесами о посадочную полосу, стюардесса пошатнулась, швырнула старику его деревянную руку-протез и ушла. Но пытка духотой все продолжалась — даже тогда, когда самолет подрулил к аэровокзалу. Потому что трап все не подавали и не подавали — пять минут, десять, пятнадцать… А когда подали, наконец, то только один, и по нему, конечно, сначала пошли пассажиры первого класса — какие-то торгаши, фирмачи, жиды и их шлюхи с бриллиантовыми перстнями на руках. «О! Видали! Видали!» — тыкал в их сторону старик…

Злой и измочаленный, Стриж вышел, наконец, на трап, глубоко вдохнул и стал спускаться по ступенькам. Ничего! 24-го октября 1917 года Ленин пробирался в Смольный простым трамваем и — загримированный! И никто не знает, чего он наслушался в этом трамвае, вполне возможно, что точно такой же старик, какой-нибудь ветеран первой мировой войны, так же кричал тогда на весь трамвай про гибель России от жидов во Временном правительстве. Но Ленин не ввязывался в дискуссию. Сойдя с трамвая, он вошел в Смольный и — стал Главой нового правительства…

— Роман Борисович, позвольте… — перебил мысли Стрижа высокий квадратноплечий мужчина лет тридцати. Он стоял на асфальте у нижней ступеньки трапа и тянул руку к саквояжу Стрижа. За его спиной блестел на солнце длинный черный кремлевский лимузин. Неужели Горбачев прислал машину, — подумал Стриж. Но тут его взгляд опустился на номерной знак лимузина, и сердце Стрижа упало, похолодев. «МОБ» — три первые буквы на этом знаке — обозначали, что машина принадлежит не гаражу ЦК, а гаражу КГБ.

Стриж снова посмотрел в глаза этому спортивному мужчине. И обругал себя: кретин! Сам прилетел прямо им в лапы! Но почему в таком случае не арестантский «воронок» или обычная гэбэшная черная «Волга», а — лимузин?!.

Мужчина взял у него портфель-саквояж и пропустил чуть вперед. Шофер лимузина тут же вышел из машины, открыл заднюю дверцу. Стриж нагнулся, чтобы сесть, и — замер.

В глубине лимузина, на широком заднем сидении сидел сам Павел Митрохин, Председатель Комитета Государственной Безопасности.

Пока шофер выруливал из «Быково» на Рязанское шоссе, генерал Митрохин молчал. Стриж сидел рядом с ним, откинувшись затылком к прохладной коже подголовника, закрыв усталые глаза и почти без мыслей в голове. Дышать… Дышать этим чистым, охлажденным кондиционером воздухом, дышать, чтобы освежить мозги и тело, подготовиться. Воды бы минеральной, «Боржоми», но не просить же! Почему он молчит, сволочь горбачевская?! На психику давит, конечно, это излюбленный гэбэшный прием — затерзать тебя неизвестностью, чтобы ты сам упал им в руки спелым яблочком. Хрена тебе! Даже глаз не открою…

— Завтра во время демонстрации в честь выздоровления товарища Горбачева специальные отряды госбезопасности будут под видом частников бить окна в обкомах, горкомах и райкомах партии практически на всей территории страны… — бесстрастно, без всякой интонации произнес, наконец, Митрохин.

Стриж молчал. Кто предал, лениво думал он. Турьяк? Уланов? Или Федька Вагай? Вагай, наверное, — только он знает, каким рейсом Стриж вылетел в Москву…

— Это приказ Горбачева, — сказал Митрохин.

Стриж изумленно открыл глаза и медленно повернулся к Митрохину.

Митрохин усмехнулся. Даже усмешка у этого сукиного сына была обаятельной, ничего не скажешь! А генеральский китель сидит на нем, как на киноартисте!

— Я знал, что это вас разбудит, — сказал он. — Как видите, вы с Михал Сергеичем — соавторы небольшого партийного погрома. Только цели у вас разные…

Стриж тут же отвернулся, замкнул лицо маской непроницаемости.

— Он хочет припугнуть вас народным гневом, — продолжал Митрохин. — А вы хотите в ответ на этот народный, в кавычках, гнев изменить режим и вернуть страну к сталинизму. Правильно я сформулировал? Или «сталинизм» — это слишком резко?

Стриж молчал… Да, он проиграл, но это не значит, что над ним можно издеваться. Однако, каков Горбачев — приказал громить партию! Решился-таки!

— Роман Борисович, я встретил вас, чтобы обсудить ситуацию, а не произносить монологи в пустоте, — сказал Митрохин. — От меня зависит, в какую сторону повернется завтра вся демонстрация.

Что-о-о?! Ни фига себе! Да ведь этот Павел Митрохин, Председатель КГБ СССР, горбачевский выкормыш, предлагает ему, Стрижу, сговор! Открыто! При шофере и телохранителе! Впрочем, кто поручится, что это не провокация и не снимается телекамерой, стоящей на пульте видеосвязи? Нет, Митрохин, так