к Поле и положил на ее тумбочку плетеную корзину с фруктами и букет цветов. Затем нагнулся и поцеловал Полину в шею, в щеку и, наконец, почти насильно повернул к себе ее лицо, хотел поцеловать еще раз. Поля вдруг рванулась и, плача, упала лицом в подушку. Майкл присел рядом и, оглядываясь на откровенно наблюдающих за ним женщин, стал гладить Полину по плечам, по голове:

— Ну, хватит… Хватит…

Она порывисто повернулась к нему:

— Майкл! — и прижалась к нему, и даже сквозь пиджак он ощутил, как напряжена она вся, словно струночка. Он целовал соленые слезки на ее щеках и чувствовал себя всесильным и счастливым.

— Собирайся!

— Куда? — испугалась она.

— Я договорился с главврачом, я тебя забираю. Ты еще немного слаба, но я видел твои анализы. С такими анализами в американском госпитале тебя бы выписали еще вчера. Сейчас тебе нужно много витаминов. Вот они, — он кивнул на корзину. — Я хочу, чтобы завтра ты была на ногах. Потому что завтра мы идем на банкет…

— Ку-куда?!. — изумилась она.

Майкл вытащил из кармана пиджака небольшой плотный конверт, достал из него открытку и протянул ей. Шмыгая носом, она прочла:

Уважаемый Господин Майкл Доввей,

Сердечно благодарим Вас за Вашу заботу о здоровье моего мужа. Прошу почтить своим присутствием пикник в честь его выздоровления, который состоится 20-го августа с.г. на теплоходе «Кутузов». Время отправления теплохода от Речного вокзала «Химки» — 9.30 утра. Одежда для пикника, без формальностей.

До встречи, Раиса Горбачева.

— Я не поеду, ты что! — испугалась Полина.

— Come on! — улыбнулся он. — На этом пикнике я представлю тебя Горбачеву и попрошу дать тебе визу поехать со мной в Европу. Я покажу тебе Францию, Италию, ты же нигде не была!..

— Майкл, — тихо сказала Поля. — Неужели ты меня простил?

18

Борт самолета «ТУ-160» и подмосковный аэропорт «Быково».

14.20 по московскому времени.

«— Уважаемые пассажиры! Наш самолет приближается к столице нашей Родины Москве. „Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!“, сказал когда-то Александр Пушкин. И действительно, вот уже больше восьмисот лет Москва является символом единства русского народа…»

Стриж снял с головы наушники. Пленку с лекцией о Москве стюардессы крутят по радио во всех самолетах, садящихся в четырех московских аэропортах, и Стриж знал этот текст наизусть, как молитву. Томясь от духоты, он сидел в огромном, как ангар, брюхе «ТУ-160», в окружении трехсот пассажиров, от которых за два часа полета в самолете настоялся смешанный запах пота, разномастных духов и одеколона, сигаретного дыма и алкоголя. Кондиционер не работал. Где-то рядом кричал ребенок… А ведь впереди, в носу самолета есть замечательный, комфортабельный, с широкими креслами салон-люкс для пассажиров первого класса. Но теперь у обкомов партии отняли не только государственные дачи с бесплатным обслуживанием, закрытое спецснабжение и вторые, дополнительные оклады, но и право распределять билеты в авиасалоны первого класса. Теперь все билеты — даже первого класса — поступают в общую продажу, в вокзальные кассы, но пойди достань место в первом классе, когда столько частников расплодилось! «Аэрофлот» принадлежит государству, а государство раньше целиком принадлежало партийному аппарату, и совершенно незачем было менять это, итти его, Горбачева, мать! Сам-то, небось, не летает общим классом!

С трудом повернувшись в тесном кресле, Стриж дотянулся до проходившей мимо стюардессы:

— Девушка, принесите попить…

Она резко отдернула локоть.

— Не хватайтесь! На посадку идем, там напьетесь! — и, ткнув пальцем в табло «НЕ КУРИТЬ! ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ!», ушла по проходу.

— Вот сука… — произнес Стриж сквозь зубы.

— Да это они нарочно, — сказал ему однорукий старик-сосед. И пояснил: — «Аэрофлот» же государственный! А они спят и видят, штобы он кооперативный стал. Тогда кажная из них свой пай получит, процент. Вот они и саботажничат — доводят «Аэрофлот» до краха. А кабы могли десяток самолетов долбануть, но так, штоб самим уцелеть, я думаю, мы-п седня и до Москвы не долетели-п…

Ну! — подумал Стриж, так разве Батурин неправ? Вот в чем главный порок всей горбачевской перестройки! В духовном совращении всей нации на коммерческой, западный манер! Стоило разрешить частный сектор, как у людей глаза разгорелись — теперь им мало своих ресторанов, артелей и ферм, им бы «Аэрофлот» в артель превратить! А затем и партию — по боку, шахты и железные дороги снова перейдут в руки каких-нибудь копельманов, нобилей и хаммеров, а те быстро рассуют Россию по своим карманам, превратят ее в колонию, Индию прошлого века…

Небритый сосед-старик с деревянной культей вместо правой руки уловил, видимо, какую-то тень понимания на лице Стрижа и продолжил еще более доверительно:

— Нас восемнадцать миллионов было. Разве не могли мы заставить народ работать, как следует? А?

— Какие восемнадцать миллионов? — не понял Стриж.

— А нас, управляющего аппарата, — сказал старик. — Я кладовщиком работал, а и то галстух носил и шляпу. Потому что — власть, а фули! У нас и армия, и ГБ, и милиция, мы уже на Афганистан наступали… На хера мы дозволили этому, чертом меченному, перестройку затеять? А теперь гляди — покатилась Россия по жидовской дорожке! Шмакадявка сраная секретарю обкома воды не подаст! Ожидил страну и ишшо ему ж демонстрации! Как цару!..

Оттого, что этот косноязычный старик опознал Стрижа и больше того — даже их мысли совпали, Стрижу стало еще неспособней в узком кресле. И он потянулся к иллюминатору, словно интересуясь посадкой.

Наклонясь на левое крыло, самолет разворачивался для захода к аэропорту «Быково». Внизу, впереди открылась Москва — огромный город с приметными шпилями высотных зданий, узкой змейкой Москва-реки, блещущей под солнцем рябью Химкинского водохранилища и кружащими над всем этим пейзажем мухами военных вертолетов. Что ждет там Стрижа? Конечно, можно было избежать этой поездки — сказаться больным и даже лечь в больницу. Но если все пойдет так, как он, Стриж, задумал, то ему именно и нужно быть завтра в Москве. Иначе тот же Алексей Зотов, секретарь московского горкома партии, усядется на горбачевское место и пойди потом вышиби его!..

— Слушай! — сосед-инвалид положил ему на колено свою деревянную руку, навалился плечом и зашептал: — Ты меня не боись, не дергайси! Я спросить хочу. Ты письмо вождям читал?

— Какое еще письмо? — грубо спросил Стриж, чтобы отшить старика.

— А вот такое… — старик вдруг вытащил из кармана потертую тоненькую брошюрку. На ее черной обложке значилось: «А. Солженицын. ПИСЬМО ВОЖДЯМ».

Стриж пристально глянул старику в глаза — та-ак, начинается, подсунули провокатора, значит.

— Гляди, гляди! — старик стал