Шрифт:
Закладка:
Как-то Мария обмолвилась, что она близка к отчаянию. Руководство доверило ей эту работу, а она, судя по всему, провалила все дело. При этом Мария ни словом не упоминала Зверева, на которого свалить вину за провальное расследование было проще всего. Время шло, но ни Бубона, ни пропавшего Чумакова, ни Гоши обнаружить так и не удавалось.
В том, что Гоша и Туша – одно и то же лицо, никто не сомневался. То, что Рыжов и Карпов были убиты именно им, тоже не вызывало сомнений. То, что мотивом этих двух преступлений стала месть, также было очевидно, но именно это и заставляло думать, что выход на банду Бубона полностью потерян. Что же касается Чумакова, то все выглядело так, что молодой тренер, узнав, что его подлая задумка обернулась ему боком и он, исковеркав судьбу своего одноклубника Андрея Тушевского, теперь пожинает плоды совершенной им подлости. Спустя неделю после беседы с Кедриным Зверев отдал приказ своим прекратить поиски Чумакова. Если этот подонок сумел так хорошо спрятаться, то вряд ли его сумеет найти и сам Тушевский. Теперь все силы снова были брошены на поиски подпольной типографии. Результата по-прежнему не было, Зверев злился и нервничал, отчего у него все чаще и чаще случались приступы головной боли. Когда от постоянных стрессов у Зверева в очередной раз заболела голова, он снова отправился в медчасть. Хорошенькая чернявая медсестра Софочка, услышав, что кто-то стучится в дверь, тоненько запищала:
– Не входите, я переодеваюсь!
Зверев тут же вошел в дверь и затопал ногами.
– Ну кто там? – взвизгнула Софочка. – Говорю же, я переодеваюсь!
Софочка, прикрываясь халатом, выглянула из-за ширмы и, увидев стоящего в дверях Зверева, рассмеялась:
– Можно ли было подумать иначе? Это вы, Павел Васильевич! Опять со своими шутками?
Зверев томно посмотрел на девушку и тут же скривил лицо, потому что боль в висках снова дала о себе знать.
– Что? Головка бо-бо? Так вам и надо! Не будете бедных девушек пугать!
– Ах так…
Зверев сделал два широких шага в сторону ширмы. Софочка взвизгнула, схватила со стола огромную жестяную биксу и замахнулась ею на Зверева.
– А ну, стойте!!! А то зашибу!
Зверев встал и на этот раз рассмеялся уже в голос.
– Все-все! Ретируюсь!
Софочка, сдерживая улыбку, сделала грозное лицо и скрылась за ширмой, в это время в кабинет из смежной комнаты вышел уже облаченный в серый поношенный костюм и плохо отглаженные брюки Аганесян.
– Кто тут моих сотрудников пугает? А… это ты, Павел. Что, по Софочке соскучился или опять боли мучают?
– Мучают, еще как мучают! – простонал Зверев.
– Ну, тогда садись, будем делать осмотр.
Зверев сел, Аганесян уселся напротив, пощупал у Зверева пульс, заставил задрать рубашку, послушал сердце.
Тем временем Софочка, уже облаченная в беретку и плащ, вышла из-за ширмы.
– Я пойду! Так полагаю, помощь моя не понадобится. Павел Васильевич, судя по его поведению, не так уж и нездоров!
– Ошибаетесь, милая Софочка! Ох как вы ошибаетесь! – застонал Зверев.
– Все равно я пойду! – Девушка показала Звереву язык и вышла из кабинета.
Аганесян тем временем продолжил осмотр. Выписал рецепт и вручил его Звереву.
– Купишь эти таблетки, думаю, поможет. Так-то ничего страшного у тебя нет, а это чтобы купировать боль… – Начмед подошел к столу и достал из него бутылку коньяка и плитку шоколада «Гвардейский». – Понимаю, что это непрофессионально, но у меня, знаешь ли, Паша, вчера внук родился. Дочка телеграмму прислала, а отпраздновать не с кем. Софью приглашал, так у нее сегодня дела. Ее какой-то старлей-летчик в кино пригласил. Уважь старика, выпей со мной. Заодно и мигрень твою полечим.
– Внук, говоришь, это же здорово! Поэтому давай и в самом деле отпразднуем… и полечим!
Когда коньяк кончился, в дело пошел спирт, и тогда раскрасневшийся от выпитого Карен Робертович, не умолкая, стал рассказывать о Татевском монастыре[18], расположенном на юге Армении, откуда начмед был родом, о своей замечательной дочке Лили́т и зяте, инженере-строителе Семене, и о двух своих сыновьях, которые остались в Армении. Сегодня Аганесян, который обычно говорил по-русски довольно чисто, после воздействия винных паров, как это обычно бывало в таких случаях, внезапно обрел армянский акцент и говорил громко, с присущим его нации кавказским задором. Периодически указывая на уже опустошенную бутылку коньяка, Карен Робертович вздыхал и убивался:
– Эй, Паша-джан, знал бы ты, какие у меня на родине коньяки, не то, что эти.
– Так вроде нормальный коньяк, – пожал плечами Зверев.
– Нет, дарагой! У нас дома в Кашуни[19] такой виноградник был, от гроздей листьев видно не было, мамой клянусь! А из того винограда мой дед Зураб и огхи[20], и херес, и коньяк делал! Вот это был коньяк, а это… – Аганесян махнул рукой.
Они помолчали, потом начмед вдруг словно ожил.
– Слюшай, Паша-джан, вот у меня трое детей, жена, уже пятеро внуков, а что же ты? Почему один да один? Остепениться не пора?
На этот раз уже Зверев отмахнулся.
– У меня и так голова болит, а если женюсь, так уж совсем невмоготу будет. Жена, дети, внуки… Ну, не мое это! Да и кто с таким, как я, семью заводить захочет…
– А эта твоя московская, красавица… Волгина эта? Ты уж прости, дарагой, но мне кажется, что у вас с ней что-то такое… Одним словом, видится мне, что между вами искра пробежала.
Зверев тут же нахмурился, налил себе и хлопнул полстакана разведенного спирта.
– Нет у нас с ней ничего! Ни искр, ни пламени, ни желания детей и внуков заводить! Дело общее, и все!
– Вах, что за дело? Я слышал, вы тут два убийства расследуете.
– А еще банду каких-то мошенников ловим. В Пскове фальшивые
