благодаря вашей помощи, но не устранен еще страх её повторения. В настоящее время, когда все в Польше раздражено и кипит, сын мой, который так предан делу Польши, добровольно не откажется от него. Люди его характера и лет скорее раздражаются, чем останавли­ваются опасностями. Я только тогда успо­коюсь, когда Карл будет сидеть за желез­ной решеткой. Если вы хотите освободить старика, стоящего на краю могилы, от гне­тущей заботы, то — арестуйте моего сына.

Курилов отступает назад и удивленными глазами смотрит на отца, который желает, чтобы сын его был арестован.

— Я вас прошу об этом, — продолжал старик, — из искреннейшей любви к моему единственному сыну, из боязни за его счастье. Если он будет свободен, то будет идти по избранной им кривой дороге, кото­рая неминуемо приведет его к гибели. Если он не погибнет на войне, то должен бу­дет искупить свою вину в тюрьме, в Кам­чатке, может быть даже на плахе; в луч­шем случае, он как преступник должен будет бежать из своей родины. Если я хо­чу спасти его от этой печальной участи, то должен насильно остановить его, чтобы по­мешать его дальнейшим действиям. В кре­пости Карл будет находиться вне всякой опасности, и кратким тяжелым лишением в настоящем, он освободится от долгого горь­кого будущего.

— В конце концов, вы все-таки правы, — сказал Курилов, после недолгого размы­шления. — Этим путем можно избежать боль­ших несчастий. Хорошо, я арестую вашего сына по поводу найденных у него книг и фотографических карточек инсургентов, и он останется в крепости пока вы не найдете нужным освободить его.

— Душевно вас благодарю!

— Итак, прощайте!

И с этими словами Курилов оставил старика, чтоб отыскать молодого Гольдгейма. Карл, бледный и молчаливый, стоял на дворе возле сестры своей.

— Вы потрудитесь следовать за мной, — об­ратился к нему Курилов.

Крик ужаса вырывается из груди Эрмины. Карл сжимает губы и с мрачным взглядом смотрит на человека, который хо­чет увести его в не очень веселое место.

— Куда, если позволено спросить?

— Сперва в часть.

— Могу ли я узнать причину моего ареста, сударь?

Курилов протянул руку и, указывая на груду еще тлеющихся углей, произнес:

— Я знаю, что там схоронено; не спра­шивайте, не разыскивайте и следуйте за мной.

Эрмина судорожно обвивает обеими руками шею брата и, напрягая все свои силы, при­зывает отца на помощь, как будто он по­может её горю:

— Помогите, отец, помогите!

Старик, в сопровождении нескольких лю­дей, появляется на дворе.

— Батюшка, Карла хотят арестовать, — кри­чит Эрмина, заливаясь слезами, — его уводят от нас!

— Успокойся, дитя мое, — отвечает старик; — невинность Карла скоро откроется, и ему воз­вратят свободу.

Но спокойствие отца остается без влияния на Эрмину; она знает тайну, которая отцу не известна, она знает, что если что-нибудь от­кроется, то уже во всяком случае не невин­ность Карла.

Эрмина, насильно удерживая рыдания, спе­шит к Гедвиге. они знают друг друга; Гедвига знает, какое деятельное участие мо­лодая девушка принимала в работе брата и как она интересуется делом революции. У Гедвиги Эрмина надеется найти помощь для своего брата.

Лакей останавливает ее.

— Барыни дома нет, — говорит он.

Эрмина по лицу его узнает, что он врет.

— Барыня дома, — говорит она настойчиво, — она должна быть дома, потому что пригласила меня к себе. Передай ей эту карточку, я здесь подожду.

И написав на карточке слова tres pressant[26], она передает ее смешавшемуся лакею, кото­рый медленно удаляется, как человек не знающий как поступить в данном случае.

Собрание, созванное графом Кроновским для суда над Карлом, еще не разошлось, когда Гедвиге было доложено о посещении Эрмины.

— Сестра его здесь! — восклицает она, пе­редавая карточку, которая переходит из рук в руки.

— Tres pressant — что это может значить?

— Может быть сестра честнее брата, и пришла уведомить об угрожающей опас­ности?

— Ее непременно нужно выслушать!

Даже граф Кроновский советует Гедвиге принять ее.

Прошло несколько минут, — собрание те­ряется в догадках о причине, приведшей сестру изменника в этот дом, в кото­ром она прежде никогда еще не была. Что означают слова tres pressant, написанные дрожащей рукой?

Быстрый приход Гедвиги прерывает эти предположения. За нею следует Эрмина. При­сутствующие с изумлением смотрят на это допущение в место, где предводители рево­люции совещаются о государственных де­лах, сестры человека, который, совершил такое страшное преступление против рево­люции.

— Карл Гольдгейм, — воскликнула Гедвига, — арестован. Он уничтожил станок, прежде чем полиция успела овладеть им, и агенты графа Кроновского медного гроша не стоят!

Взоры всех обратились на графа.

— Мои агенты, — возражает граф, — видели Гольдгейма в замке, и, кроме того, видели как он дружески разговаривал с полицей­ским чиновником. За верность этого изве­стия я ручаюсь. Я думаю, что этого достаточ­но. Всякое противоречие — ложь.

— Был ваш брат в замке? — спраши­вает барон Маринский Эрмину, как адво­кат, который желает обратить внимание су­да на обстоятельство, благоприятное для его клиента.

— Нет, сударь, — отвечает Эрмина, не имея никакого предчувствия о том, что здесь недавно еще происходило. — В замке был отец: наместник его потребовал к себе.

Присутствующие многозначительно перегляну­лись между собой. Изумление и недоверчивость выражаются на их лицах.

— А брат не был в замке? — повторяет свой вопрос Маринский.

— Нет, брат не был там, — повторяет Эрмина. — Отец уехал в замок, а Карл по­спешил с этим известием сюда. Он здесь был два раза, но двери были заперты. Между тем отец вернулся; он был что-то сильно взволнован и рассеян. Почти одновременно у нас в доме вспыхнул пожар и едва он был потушен, как явилась полиция, перешарила все углы в доме, от погреба до крыши, и за тем увела с собою брата. С отцом я не имела времени говорить, и не знаю, зачем призывал его наместник.

— Судебное убийство! — воскликнул барон, бросая ненавистный взгляд на своего полити­ческого противника.

— Мы едва не совершили судебного убий­ства!

Эти так называемые судебные убийства ча­сты во времена революционных движений. Во Франции, во время террора, людей предавали смерти по одному доносу, поданному на кого-либо из злобы или чувства мести, не давая осужденному возможности ни оправдываться, ни защищаться. За все назначалась смертная казнь: за отказ в отправлении повинности, как за государственную измену. Так как революционные трибуналы не имели средств назначать слабые наказания, то они назначали самые сильные. Они