занимались. А мы, оказывается, пострелять приехали.

– Жена, не отвлекай. А то во что-нибудь въедем.

– Молчу, молчу, – отозвалась она и занялась револьвером.

Солнце стояло еще высоко – как раз хватит времени и на лекцию, и на практику. А там еще пару раз выберемся, и Маша освоится достаточно, чтобы не сплоховать в критической ситуации.

Я провел жене базовый инструктаж, во всяком случае то, что помнил сам с армии, и через час она уже спокойно и довольно быстро перезаряжала револьвер. Оставалось только поправить ей стойку и правильный хват показать. Хотя, с другой стороны, когда прижмет, никто, кроме настоящих спецов, особо о стойке и не думает – жми на курок, пока враг двигается, и стреляй точно в цель. Лишь опытные военные да ребята из МКПС знают, как все сделать так, чтобы влепить не просто в мишень, а в нужное место мишени.

– Машка, теперь попробуй прицелиться в меня.

– Зачем? Ты же мне только что талдычил, что нельзя целиться в человека, если не уверен, что будешь стрелять? И вообще не направлять туда, куда я стрелять не хочу?

– Говорил. Но тебе еще нужно привыкнуть к тому, что на мушке у тебя живой человек, а линия, по которой пойдет пуля, заканчивается в его туловище или голове.

– Это и так понятно, – пожала плечами Машка.

– Понятно твоей рацио. А вот твои эмоции могут не согласиться, и в критической ситуации ты потеряешь парочку важных мгновений.

– Не хочу в тебя целиться.

– Надо. Вспомни про меня что-нибудь плохое, – тут я проклял свой длинный язык, но все равно продолжил: – Представь, что перед тобой враг. И целься. На поражение.

– Плохое? Это можно, – мрачно протянула жена, наводя на меня незаряженный револьвер.

– Помнишь, куда стрелять?

– Да, – ответила она, выцеливая наиболее опасные зоны.

– Ты должна быть готова в любой момент спустить курок, если кто-то станет тебе угрожать.

– Так и будет, Ив.

– Уверена?

– Как никогда ранее, – пропела Маша, прищурившись и аккуратно прицеливаясь мне то ли в легкое, то ли сразу в сердце. Жена немного прикрывала от меня низкое вечернее солнце, и женский силуэт как будто обволакивало теплое приглушенное сияние. Занятно, но вот чернота дула все равно выделялась резко и четко – как холодная мрачная прорубь во льду.

– Запомни это чувство – готовность в любой момент спустить курок. Говорят, что в человека трудно не то что выстрелить, но даже целиться.

– Врут, дорогой, – ответила она, уверенно удерживая в правой руке револьвер и закрывая хват сильной руки пальцами левой – вполне правильный «замок». – Тем более, этих «человеков» столько через меня прошло, что я, пожалуй, уже путаюсь – объект еще не или уже да. Профессиональная деформация, Ив, как она есть.

– А теперь давай постреляем. Только не друг в друга, договорились, Маруська?

– Как скажешь, милый, как скажешь, – промурлыкала жена.

Глава 6

– Лови!

Пацаненок лет пяти запустил в мою сторону разноцветный надувной мяч. Я поймала его, смеясь, и опустилась на расстеленное на песке покрывало. Солнце плескалось в легкой ряби пруда, за полосой песка мягко шумели сосны, уходящие макушками в небо – густое, того темно-василькового цветка, который бывает лишь в сильную жару.

Малец плюхнулся рядом, бесцеремонно сунулся в пакет, выуживая запотевшую пластиковую бутыль. Я восприняла это как должное. Словно этот пацанчик имел право копаться в моих – или наших? – вещах, пить воду и жевать бананы.

Рядом под огромным пляжным зонтиком устроилась Аня, баюкая Кирюшу. Ива нигде не было видно. Купаться ушел, что ли?

– Пошли в воду! – предложила я.

Аня покачала головой.

– Ты искупайся, если хочешь. А я посижу, видишь, засыпает.

– А ты, воробышек?

Сорвавшееся с языка прозвище удивительно ему подходило – взъерошенному, черноглазому, вертевшему головенкой туда-сюда.

– Пошли, – согласился мальчишка.

Вода, холодная после перегретого песка, скользнула по ногам. Повизгивая и поеживаясь, мы забрели на глубину, где мальчугану было по пояс.

– Больше не надо, наверное. Ты ведь плавать не умеешь?

– Нет.

– А как тебя зовут, воробышек?

– Какая разница? – Он поднял на серьезный взгляд. – Зови, как хочешь.

Пацаненок плеснул водой в мою сторону, я взвизгнула, уворачиваясь от брызг, и проснулась. Почему-то в преотвратнейшем настроении. Мотнула головой, отгоняя остатки утренней ленивой дурноты, и поплелась в душ.

Позавтракав традиционно порознь, мы с мужем разбежались по работам. Порой я ощущала себя не женой, а кем-то вроде верного вассала. Хорошо хоть, не боевой кобылицей. Взаимные обязательства, взаимное уважение, все остальное – лишнее. И все же я была благодарна Иву за то, что остался ночевать дома. Засыпать, чувствуя рядом живое тепло, – бесценная роскошь в нынешние смутные дни.

Накануне я несколько раз звонила Ане. Хорошо поставленный женский голос неизменно сообщал, что абонент недоступен. Это можно было понять – на месте подруги я бы тоже отключила к чертовой матери все средства связи, чтобы остаться наедине со своим горем. Тот, кто сказал, что разделенная беда – полбеды, жил в другое время. Сейчас люди не умеют просто молча быть рядом – или бросаются утешать, или высказывают неловкие слова соболезнования, затертые и оттого фальшивые. Так что беспокоиться о подруге повода, наверное, не было: не возьмет трубку до вечера, приеду домой, проведать.

То, что звонить не придется, я поняла, едва оказавшись на работе. Аня лежала у входа в зал, на самом верху сложенного из тел стеллажа – не помещались иначе трупы в не такой уж большой морг, – уже раздетая, с биркой на ноге, как и полагается. Сплющенная грудная клетка, оторванные большие пальцы на руках, выраженно цианотичное лицо... автодорожка, компрессионная асфиксия? Господи, вот это и называется профессиональная деформация.

– Марья?

– Когда?

Вадим проследил за моим взглядом, обнял за плечи.

– Ну-ка, пойдем... Михалыч, переложи куда-нибудь, чтобы не перед глазами.

Вадим вывел меня на улицу, вручил сигарету.

– Знакомая?

– Это для ее сына мы могилу копали.

– Понятно. Сейчас сопроводительные документы подниму. Вернусь, расскажу.

Я кивнула.

– Еще одну сигарету оставишь? Пока ходить будешь…

Вадим бросил мне на колени пачку и исчез.

– Ты глянь, курят еще, – донеслось откуда-то сбоку. – Вместо того чтобы работать, штаны на ступеньках просиживают.

Я подняла голову. Пикетчики. Прибавилось по сравнению со вчерашним – всю ограду облепили. Пусть. Если народу нечем заняться – их дело, как потратить личное время. Больше того, что мы уже делаем, никто сделать не в силах. Как быстро нынче люди теряют терпение: раньше, бывало, ждали