есть настоящие злодеи.

Последовавшая за этим тишина была сродни затишью перед бурей. Людовик находился в постоянном напряжении, готовый вспылить по любому поводу, и весь двор вздрагивал, едва услышав его шаги.

Алиенора в своих покоях разбирала шкатулку с кольцами. Некоторые из них она собиралась подарить верным слугам. Одно вдруг сверкнуло со дна шкатулки, и она надела его на палец. Когда-то оно принадлежало ее бабушке Филиппе и было украшено несколькими рубинами, похожими на зерна граната. Эти камни служили символом женщин ее рода, и кольцо передавалось из поколения в поколение.

Алиенора вытянула руку, чтобы рассмотреть кольцо на пальце, и задумалась, сможет ли она когда-нибудь передать его своему ребенку. Людовик продолжал время от времени делить с ней ложе, но безуспешно. Красные камни могли бы в равной степени означать ее напрасную кровь, поскольку каждый месяц результат его нечастых ласк не мог закрепиться в ее утробе.

Мысли Алиеноры прервал неистовый стук в дверь покоев. Гизела открыла ее раскрасневшемуся и запыхавшемуся оруженосцу.

– Мадам, вас немедленно вызывают к королю!

Она встала.

– Что-то случилось?

– Пришло письмо от папы. Король просит вас.

По выражению лица молодого человека Алиенора поняла, что новости плохие. Приказав Гизеле идти следом, она направилась за оруженосцем в покои Людовика.

Он сидел за столом, сжимая пергаментный свиток и мрачно глядя на него. Когда Алиенора вошла, Людовик окинул ее гневным взглядом.

– Тибо Шампанский устроил совет в Труа за моей спиной, к ним явился папский легат. Посмотрите, что он теперь натворил! – Он протянул ей пергамент.

Алиенора прочитала свиток, и ее сердце замерло. Папа поддержал протест Тибо, который выступил от имени своей племянницы. Он объявил брак Рауля и Петрониллы недействительным и отстранил епископов, согласившихся на аннулирование первого брака Рауля. Кроме того, папа Иннокентий приказал Раулю и Петронилле расстаться под страхом отлучения от церкви и выразил удивление тем, что Людовик потворствует такому союзу.

– Я не потерплю вмешательства прелатов, – прорычал Людовик. – Их слова исходят не от Господа, и я не потерплю вмешательства ни Тибо Шампанского, ни папы!

– С этим нужно что-то сделать, – сказала Алиенора, размышляя, на кого они могут повлиять в Риме, чтобы тот обратился к папе от их имени.

– Я и сделаю! Разобью это осиное гнездо в Шампани. Если насекомое жалит, то его нужно растоптать!

Позже, в их комнате, Людовик овладел ею со всей силой, которую придавала ему ярость, не заботясь о том, что причиняет ей боль, изливая пыл на ее тело, как будто это была ее вина. Алиенора терпела, потому что знала: когда он выдохнется, его гнев рассеется и она найдет к нему подход. Он был похож на ребенка, который бьется в истерике. Закончив, он оделся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Она знала, что он собирается молиться: проведет ночь на коленях, каясь и призывая Господа поразить его врагов.

Уязвленная его яростью и обрадованная его уходом, Алиенора обняла подушку и задумалась, что же противопоставить позиции папы, но выхода так и не нашла. Иннокентий был упрямым старым мулом, а если кого и слушал, то только таких злостных смутьянов, как Бернард Клервоский, который защищал Тибо. В конце концов она встала, зажгла свечу и опустилась на колени, чтобы помолиться, но хотя этот ритуал помог ей заснуть, ответов она так и не нашла.

18

Шампань, лето 1142 года

Людовик набрал полный рот вина, погонял от щеки к щеке и наклонился к холке своего боевого коня, чтобы сплюнуть. Проглотить он не мог, опасаясь неизбежной тошноты. Уже несколько дней его мучили спазмы в животе, однако верхом он пока сидеть мог, и его вторжение и разрушение Шампани продолжалось полным ходом. Он перешел границы как географические, так и моральные. С тех пор как монахи Буржа вопреки его желанию избрали собственного архиепископа, в его груди копились разочарование и гнев, усугубляя уже собравшуюся там грязь – все недоумение маленького мальчика, отнятого у кормилицы и отданного на воспитание Церкви, всю боль, которую причиняло неодобрение холодной и строгой матери, для которой он никогда не бывал достаточно хорош, всю ярость на вероломство и ложь тех, кому он доверял. Его голову будто набили темно-красной шерстью. Ему снились страшные сны, в которых демоны хватали его за ноги и тянули вниз, в бездну, а он безуспешно цеплялся за гладкий край пропасти. Даже сон при горящих свечах не давал ему достаточно света, и он приказал стоять у своей постели капеллану и рыцарю-тамплиеру, которые бдели до рассвета у его постели.

Между ежедневными маршами через Шампань Людовик проводил время на коленях, молясь Богу, но туман, окутавший его разум, не рассеивался, и единственным способом, которым Господь являл себя, было дарование королю победы за победой по мере его продвижения по долине Марны. Армия Людовика не встречала сопротивления, она грабила и мародерствовала, вытаптывая виноградники, выжигая поля, оставляя за собой лишь руины. Каждый город, который Людовик захватывал и разорял, был триумфальным ударом по графу Тибо и монахам Буржа. Король словно наносил ответный удар, борясь за честь своей семьи и в отместку за все старые обиды, нанесенные его дому графами Шампани. Он так далеко отклонился от пути, что потерял ориентиры и помнил лишь одно: он король, ему даровано божественное право править и никто не смеет противиться его воле.

На пути его армии лежал город Витри, недалеко от реки Со. Жители соорудили баррикады из обрубков деревьев и перевернутых телег и как могли укрепили городские стены, но оказались беспомощны перед атакой, в которую Людовик послал свое войско.

Битва была яростной и жестокой. Огонь расцвел на крышах и охватил хижины, быстро распространяясь под жарким летним ветром. Людовик въехал на холм и сидя верхом наблюдал, как его рыцари разоряют город. Крики, лязг и скрежет оружия доносились до него среди клубов дыма и пламени. Тупая боль пульсировала в висках, а свинцовая тяжесть в животе будто намекала, что вся мерзость в его нутре вот-вот выплеснется наружу темным потоком. Кольчуга представлялась ему бременем греха, отягощающим тело.

К королю присоединился его брат Роберт, легко сидевший в седле, но крепко сдерживавший боевого коня. Солнце сверкало на его доспехах и шлеме, отражаясь огненными звездами.

– Судя по направлению ветра, к утру от города ничего не останется.

– Тибо Шампанский сам во всем виноват, – мрачно ответил Людовик.

Роберт пожал плечами.

– Однако мне интересно, что будет после этого с нами.

Между братьями повисло мрачное молчание. Людовик резко отъехал