— М-да, не знаю, что и сказать…

— Когда увидишь ее, сам все поймешь, — подмигнул мне Волнистый. — Так, значит, актрисы у тебя нет?

— Нет, нет…

— Ну так посмотри Варю! В смысле — пробы сделай.

Я усмехнулся:

— Валера, слушай, да все, что у меня пока есть, — это сценарий. Его на студии только читали, а в Госкино еще ничего и не слыхивали. Пока одобрят, пока запущусь, пока то да се… Это я не знаю, сколько еще времени пройдет…

— Так что ж ты не шевелишься? — недоумевал Волнистый. — Сходи уже в Госкино… А директор чего сказал?

— Сурин-то? Да он тоже не читал еще…

— Ну так если ты будешь таким настойчивым, то, конечно, как раз через десять лет и запустишься… Ладно уж, — Волнистый тяжко вздохнул, — я, если что, замолвлю за тебя словцо. Не боись — всё одобрят.

И опять он меня поразил.

— Ты серьезно? — кинул я на него подозрительный взгляд. — Ты же сам хочешь это ставить! И при этом будешь содействовать, чтобы мне разрешили?

— А чего такого-то? — пожал плечами Волнистый. — Я ж не собака на сене, чтоб и ни себе, и ни другим… Раз уж ты такой единоличник, ставь сам, конечно. Ты автор, ты хозяин-барин. А я тебе, безусловно, помогу, но при одном условии. («Эге! — мысленно воскликнул я. — Так я и думал, а то откуда же такое бескорыстие?») Чтоб ты в обеих главных ролях снял Варю. Я, впрочем, мог бы и не выдвигать тебе тут никаких ультиматумов. Я знаю, что ты не сможешь ее не снять. Она идеально подходит на эту роль… на две то есть роли — и лучше ее ты в целом мире не найдешь!

Здесь я все-таки позволил себе некоторый скепсис:

— Так уж и в целом мире? Что — даже с Одри Хепбёрн твою Варю не сравнить?

— Какая там Хепбёрн! — отмахнулся Волнистый. — И рядом она не валялась. Сам скоро убедишься!

Что ж, ему по-настоящему удалось разжечь мое любопытство. Теперь я не успокоюсь, пока не увижу эту самую Варю… как там ее?

— Как, говоришь, фамилия-то? — наморщил я лоб. — Варвара…

— Волнистая, — вновь просиял, как медный пятак, Волнистый.

6

Он окончательно опьянел и уже начал меня немного раздражать своим непомерно экзальтированным отношением к жене.

— Она такая прелесть, такой идеал, — вещал Волнистый, уже даже не глядя на меня, будто разговаривал сам с собой. — Я самый счастливый человек на земле — и это не фигура речи! Для меня теперь абсолютно все хорошее, что есть в мире, сосредоточено только в ней, в моей Варе. А вне ее нет и не может быть ничего хорошего… Будь моя воля, я бы вообще удалился вместе с ней навсегда от всех остальных людей. Где-нибудь на необитаемом острове бы с ней жил — и был бы еще более счастлив. Потому что там я действительно находился бы с ней рядом двадцать четыре часа в сутки. Но это утопия, конечно. Надо жить в обществе, надо работать. Прежде всего ради нее — Вари. Ей это нравится, она увлечена своей профессией. Вот я и хочу, чтобы она снималась только в самых… не скажу лучших — в самых подходящих для нее сценариях. И твой, — он наконец взглянул на меня, — твой, Аркаша… Аркадий, сценарий подходит больше любого другого. Ни в каком другом фильме Варя не просияет так, как в этом…

— А классический репертуар ты для нее не рассматриваешь? — все еще недоверчиво спросил я. В том, что Волнистый беспредельно обожает свою жену, я не сомневался, но до сих пор не мог взять в толк, почему он прицепился именно к моему сценарию — возможно, и имеющему свои достоинства, но при этом довольно сумбурному, наигранному, подражательному, даже отчасти вымученному. Я же помню, как я его сочинял, — под конец буквально заставлял себя. Коли уж, мол, начал, надобно закончить. Потом, правда, перечитал все полностью и даже удивился: совсем не так плохо получилось, как казалось в процессе. Но и ничего выдающегося, прямо скажем. Меня так и подмывало спросить у восхищающегося Волнистого, до конца ли он понял все, что я там понаписал? Потому что сам я, например, даже и не взялся бы пересказать сюжет собственного сценария…

За этими мыслями я и не услышал половины объяснений Волнистого насчет того, почему он не видит свою Варю в классическом репертуаре:

— …Сколько можно все это играть — то на театре, а теперь и в кино! По тому же Чехову хоть один был фильм хороший?

— У Хейфица вроде нормальные, — вставил я с таким видом, будто внимательно слушал его последний пламенный спич.

— Чушь! — отмахнулся Волнистый. — Вообще Хейфиц без Зархи испортился.

— Как и Зархи без него, — добавил я — и оба мы злорадно заржали.

— Ну вот «Анну Каренину» его ты же видел? — вспомнил Волнистый. — Тоже ерунда! И я это не из зависти говорю — у меня бы такая же ерунда вышла. И у тебя. Потому что это набило оскомину — ну ни к чему сегодня экранизировать то, что все и так читали! Это уже бессмыслица полная, а не кино. Кино должно быть на современные темы, по оригинальным сценариям — это вот мое твердое убеждение. И я бы хотел, чтобы Варя только в таких фильмах играла — неважно, у меня или у других. Сыграй она, скажем, очередную бесприданницу или даму с собачкой, на такое просто никто не пойдет. Хотя Варя и с такими ролями справится на ять, будь покоен! Но никто не увидит, не оценит. Зритель скажет: очередное иллюстрирование литературы вместо нормального фильма…

Я вдавил окурок в пепельницу.

— Может, ты и прав. Но все равно успешные примеры можно найти, если об экранизациях классики говорить. Режиссерские большие удачи тут и впрямь трудно вспомнить, но актерские точно были… Из Одри Хепбёрн, я считаю, вышла дивная Наташа Ростова.

— Что ты прицепился с этой своей… буржуазкой? — неожиданно взорвался Волнистый.

Я рассмеялся:

— Почему буржуазкой? Потому что актриса из капстраны?

— Потому что типичная мещанка из капстраны! — безапелляционно заявил Волнистый. — И вообще, Савельева мне в этой роли больше нравится, — добавил он.

— Да, и она недурна, — согласился я. — При том что такой же примерно типаж… А Варвару свою ты бы как описал? Может, похожа на кого-нибудь? Хоть отдаленно…

— Ни на кого, — серьезно заявил Волнистый, смотря на меня уже протрезвевшими, как мне показалось, глазами. — Даже отдаленно. Она просто лучше всех.

7

Когда следующим утром я пришел на студию, то первым делом попросил