Шрифт:
Закладка:
— Нам следовало бы опасаться Имхурсага, если бы Энимхурсаг позволял своим людям больше свободы, — сказал Эрешгун. — Тогда они враз сообразили бы, как засыпать наши каналы песком.
— Только Энимхурсаг боится, что мы тоже придумаем, как заполнить его каналы песком, — мрачно сказал Тупшарру.
Укоризненно взглянув на брата, Шарур снова достал свой амулет и прикрыл Энгибилу глаза. Эрешгун сделал то же самое. Через мгновение и сам Тупшарру последовал их примеру. У него на лице отразилось раскаяние. Если люди Энимхурсага получат больше свободы, то как насчет людей Энгибила? У них-то свобода есть. Не стоило так думать человеку, ценившему свою свободу, если он и дальше намерен ей пользоваться.
— Выпьем вина, — поспешно воскликнула Бецилим и хлопнула в ладоши. — Эй, принесите вино, чашки и сито!
Кухонная рабыня — у нее не было имени, по крайней мере в Гибиле; оно осталось в родном городе — принесла кувшин, чашки и бронзовое ситечко.
— Ха! — Тупшарру ткнул пальцем в ситечко, — хотел бы я посмотреть, как Ирмитти сделает сито из камня.
— А они вообще были до металла? — спросил Эрешгун, подняв голову. Семейные духи не ответили. Наверное, были чем-то другим заняты. Ну и ладно. Без них семейный ужин получался уютнее.
Неожиданно подала голос рабыня:
— В Имхурсаге сита делают из глины и обжигают так же, как горшки и блюда.
— Ну и ладно, — сказал Эрешгун. Густой перебродивший финиковый сок разлили через ситечко по чашкам. Дважды рабыня промывала ситечко в миске с водой, чтобы очистить его от липкой мути.
Как и всякий обеспеченный человек, Шарур предпочитал воде пиво. Финиковое вино предназначалось для особых случаев. Сделав небольшое возлияние богу фиников Путишу и его двоюродному брату Икрибабу Аглибабу, который превратил финики в вино, Шарур отпил глоток. Вино было очень сладким и крепким, оно веселило сердце.
Семья выпила весь кувшин. Рабыня убрала миски и кастрюли, в которых подала ужин. Выходя из столовой, она напевала гимн Энимхурсагу. Шарур не думал, что она делает это нарочно, просто привыкла за всю предыдущую жизнь. Здесь ей это не поможет, здесь поклоняются Энгибилу. Хочешь, пой, кричи, говори — не услышит чужой бог.
— Когда ты поведешь караван в горы? — спросила Нанадират у Шарура.
— Через несколько дней.
— Просто я ослов сегодня видела, вот и спросила.
— Привезти тебе что-нибудь особенное? — спросил Шарур.
— Там у них бывают кольца или браслеты с такими голубыми камешками, они мне нравятся, — без запинки выпалила сестра.
— Я посмотрю… — неопределенно ответил Шарур. — Они знают, что нам нравятся эти камни, и много хотят за них.
— Пойду-ка я наверх, — сказала Бецилим.
— И я с тобой, — кивнул Эрешгун.
Нанадират тоже встала. После ужина большинство семей в Гибиле, как и в других городах между Ярмуком и Диялой, поднимались на крышу, чтобы спастись от жары в остывающем доме. Многие там же и спали. Одеяло Шарура тоже лежало на крыше. Пожалуй, сегодня он не станет укрываться, а ляжет на одеяло.
Они с Тупшарру встали из-за стола одновременно. Шарур уже собирался последовать за своими родителями и сестрой, когда Тупшарру тронул его за руку. Шарур остановился и вопросительно поднял одну бровь, этот жест он перенял у отца. Тупшарру спросил:
— Ты вечером претендуешь на рабыню?
Шарур был старшим, поэтому Тупшарру и спрашивал.
— Нет, бери, если хочешь, — сказал Шарур. — Я был с ней пару раз, ничего особенного.
— Конечно, ничего в ней особенного нет, кроме того, что она тут, под рукой, а иначе пришлось бы платить блуднице. Ну, раз она тебе не нужна, то я воспользуюсь… — Он целеустремленно направился на кухню.
Шарур поднялся на крышу. Сгущались сумерки. Пока он озирался по сторонам, в темнеющей чаше неба загоралось все больше звезд. Он забормотал приветственные молитвы крошечным богам, смотрящим через них. Большинство таких богов день за днем, год за годом торчали на своих местах, принимая от людей рассеянное почтение.
Но были другие, наверное, более предприимчивые. Они двигались по небу, кто быстрее, кто медленнее. Обманщики. Их непременно нужно умилостивить. Шаруру предстоял долгий путь по земле, так что обязательно нужно им что-то предложить, а то дороги не будет.
Эрешгун зажег от своей лампы пару факелов. Факела, лампы и свечи горели и на крышах других домов Гибила, образуя земное звездное поле, словно отражающее небесное. Где-то недалеко мужчина играл на арфе и пел песню во славу Энгибила. Шарур кивнул. Если бог тщеславен, ему должно понравиться.
Зевнув во весь рот, Шарур встряхнул одеяло, чтобы убедиться, что ему не придется делить ложе с пауками или скорпионами. Он снял сандалии, задрал тунику, чтобы помочиться в старый горшок, стоявший здесь именно для этого, и завалился спать.
Он уже почти заснул, когда на крышу поднялся Тупшарру. Брат тихо насвистывал веселую мелодию. Он тоже встряхнул свое одеяло и улегся, вполне удовлетворенный миром и своим местом в нем.
Внизу, в душной каморке, кухонная рабыня вместе с прочими рабами тоже собиралась спать. Что она там себе думала, что чувствовала, Шаруру попытался представить, но не успел. Захрапел.
Ослов выстроили в ряд. Вожака привязали впереди. Ослы ревели на всю улицу. Шарур прошел вдоль ряда, методично проверяя груз на спинах ослов по списку на двух глиняных табличках.
«Льняное полотно, крашеное, красное, четыре болта, — бормотал он про себя. Он пересчитал болты. «Один, два, три, четыре… очень хорошо». Поставил маленькую галочку стилусом напротив соответствующего пункта списка. Глина успела подсохнуть, но ее не обжигали, так что процарапать значок труда не составило. «Шерстяная ткань, крашеная, синяя, семь болтов». Он сосчитал, пересчитал и нахмурился.
— Хархару! Я вижу здесь только пять болтов.
Хозяин ослов должен точно знать, где и что хранится в караване. Хархару, коренастый мужчина средних лет, слыл в Гибиле лучшим погонщиком; Эрешгун
