Как храм бога и дворец лугала, городская стена была выстроена из обожженного кирпича. Конечно, он был существенно дороже, чем высушенный на солнце, но зато и по прочности превосходил сырец. В горах Алашкурру дома и стены строили из камня, а в Кудурру это обошлось бы дороже обожженного кирпича.

— Да будет к вам добр Энгибил и да сопутствуют тебе удача, сын Эрешгуна, — так напутствовал их стражник у городских ворот. Он был в курсе предпочтений Кимаша, а значит, тоже хорошо относился к торговцам и кузнецам.

Шарур повел караван вниз с невысокого холма, на вершине которого раскинулся Гибил. Внизу лежала пойма реки. Сколько раз Шаруру приходилось проходить здесь, а вот о реке он не думал совсем. Теперь он оглянулся и, казалось, увидел город заново. Он походил на шишку, торчащую из равнины. Всегда ли так было? Или поначалу Гибил заложили в пойме, а потом он медленно начал взбираться на холм, пока не стал главенствовать над равниной? Вот так и с мусором. Если так будет продолжаться еще тысячу лет, или две, или три, Гибил в конце концов окажется на вершине горы. Может, и так, но это будет нескоро, наверное, даже его призрак этого не увидит.

Дорога на запад к реке Ярмук представляла собой грязную тропу. Она шла через несколько деревень. Некоторые дома в них строили из такого же высушенного на солнце кирпича, как в Гибиле. Однако на постройку большинства пошел тростник, в изобилии росший вдоль речного берега. Тростник время от времени косили, иначе он грозил забить каналы. Хижины в деревнях больше всего напоминали огромные корзины, перевернутые вверх дном.

— Мне такие постройки не нравятся, — проворчал Шарур, указывая на одну такую избушку, перед которой играла пара голых детей. — На такую крышу не поднимешься, и спать на ней нельзя, тут же вниз сверзишься.

Мушезиб посмеялся, обнажив ряд крепких желтых зубов.

— Я в такой деревне вырос. Мне казалось, что все в порядке, пока я не побывал в Гибиле. Посмотрел и понял, что жить нужно именно там.

— И со мной то же самое, — кивнул Хархару. — Но здешним жителям и здесь неплохо. У них в поле вся жизнь проходит.

Люди в полях пропалывали пшеницу и ячмень, их жены хлопотали на огородах с бобами, луком, капустой, дынями и огурцами; пара мужчин копала глину у берега канала и укладывала в квадратные гнезда — так здесь делали кирпичи; женщин шлепала непослушного ребенка, а парень с острогой охотился на рыбу в реке.

Шарур мог бы поспорить, что все эти люди так и останутся в своей деревне до самой смерти. Ему посчастливилось родиться в Гибиле, в городе, который вел торговлю со всеми странами света. Там жили не только кузнецы, но и гончары, красильщики, плетельщики корзин и множество других ремесленников. Если бы он родился не в городе, то, наверное, сумел бы как-нибудь перебраться туда, лишь бы не оставаться в деревне.

Он снова подумал о Гибиле, каким он был когда-то, когда располагался на дне долины, а не на холме, как сейчас. Во времена его прадеда он напоминал такую же деревню, как одна из этих. Он задавался вопросом, что заставило город расти и меняться, в то время как другие поселения оставались прежними.

Это Энгибил, подумал он. Бог всегда жил там. Люди приходили к нему просить о чем-то, просто повидаться друг с другом, посплетничать, и оставались торговать или заниматься каким-нибудь другим делом. Этого оказалось достаточно, чтобы выделить Гибил среди прочих деревень. Шарур нервно улыбнулся. Он, современный человек, старался держаться подальше от божества, ему вполне хватало своего мира. Хотя это и странно. Ведь именно благодаря Энгибилу он, Шарур, стал этим современным человеком, городским жителем, а город возник как раз благодаря Энгибилу.

На ночь караван встал лагерем возле деревни, все еще находившейся в землях Гибила. Один из ослов был нагружен всякими безделушками для обмена на продукты. Несколько ожерелий с глиняными бусинами, яркими камешками и маленькими ракушками из моря Рабиа (в которое впадают Ярмук и Дияла) позволили Шаруру разжиться хлебом, пивом и вяленой рыбой, чтобы накормить своих людей. После ужина он расстелил одеяло на земле и проспал до восхода солнца.

Утром он поплескал на лицо водой из канала, чтобы проснуться. Несколько погонщиков ослов и охранников стояли на коленях у кромки воды и тоже умывались. Другие, ниже по течению, оправлялись после выпитого накануне пива. Все еще зевая, Шарур скомандовал начало движения и добавил:

— Это у нас последняя ночь без часовых. К следующей ночи доберемся до земель города Зуаба. А там одни воры живут. Кто же станет им доверять?

— Это Энзуаб виноват, — сказал Хархару. — Давным-давно у них там был другой бог, но Энзуаб украл у него город, а самого прогнал в пустыню. Ничего удивительного, что люди подражают своему богу.

— А я слышал как раз наоборот: это бог города похож на людей, — сказал Шарур. — Говорили, что они там придали воровству такое значение, что наделили Энзуаба такой силой, что прежний бог с ним не справился.

— Может, и так, — пожав плечами, ответил хозяин ослов. — У нас говорили по-другому, но и такая версия возможна. Впрочем, дело не в том, как оно там было на самом деле, а в том, что они и в самом деле воры.

После полудня караван подошел к границе между землями Гибила и Зуаба. Два города, два бога жили пока в мире. Охраны на границе, как между Гибилом и Имхурсагом на севере, здесь не было. Через канал протянулся мост из бревен финиковой пальмы. Перебравшись на ту сторону, Шарур повел караван по дороге на запад через земли Зуаба.

Вскоре караван окружили местные жители, любопытные как вороны. Их переполняли вопросы, интересовали слухи и сплетни, словно люди пришли не из соседнего города, а с другого конца земли. Болтая, они плотоядно посматривали на ослов и их груз. Мушезиб и прочие охранники изо всех сил старались выглядеть свирепыми и бдительными. Шарур был готов к тому, что чего-то он не досчитается, лишь бы потери не оказались слишком большими.

Толку от рассказов местных не было никакого. Шарур с недоверием выслушал историю о Нурили, энси Зуаба, ухитрившегося оплодотворить четырнадцать жен в одну ночь.

— Бог через него действовал, — настаивал мужик, излагавший историю.

— Бог, говоришь?