Шарур покраснел, хотя и сомневался, заметит ли Нингаль его смущение. И он сам, и она, да и вообще все жители Междуречья, уродились смуглыми, с темными волосами и глазами. В Лараванглале, далекой юго-восточной стране, откуда везли олово, люди были еще темнее, правда, бороды у них росли плохо. Некоторые горцы Алашкурру рождались зеленоглазыми или даже сероглазыми, встречались люди с каштановыми волосами, а то и вовсе рыжие. Не все вокруг были черноволосыми, но большинство все же походило на Шарура и его родичей.

— Ну что же, так и скажешь отцу, что не пойдешь за меня? — со снисходительной улыбкой спросил Шарур.

— Думаешь, он меня послушает? Вот уж не уверена. Он вознамерился отдать меня замуж именно за тебя. Хочет соединить наши семьи. — От улыбки на щеке Нингаль появилась симпатичная ямочка. — Не буду ему возражать. Себе дороже.

— Правильно сделаешь. — Шарур постарался не показать своего облегчения. Он очень хотел, чтобы брак состоялся. Как и все пары в Гибиле, семьи создавались по настоянию родителей, мнения молодых никто не спрашивал. Но они с Нингаль знали друг друга с детства, с тех пор как малышами играли в пыли на Кузнечной улице. И, между прочим, всегда ладили. Как только Шарур начал подумывать о женитьбе, ни о ком, кроме Нингаль, он и не вспоминал.

— Думаешь, правильно? — Нингаль снова начала злиться. — И это все, что ты можешь сказать?

Конечно, она хотела, чтобы он стал горячо настаивать. Юноша снял шляпу, зачерпнул горсть пыли и посыпал голову, демонстрируя раскаяние.

— О, милостивая госпожа, прости своего верного раба, — взвыл он неубедительным тоном.

Нингаль подняла корзину и замахнулась на него яйцом.

— Ладно, — со смехом проговорила она, — прощаю — Она поволокла корзину к дому.

Шарур смотрел, как плавно ходят ее бедра под облегающей тканью.

Как только она скрылась из виду, он пошел домой. Отец, Эрешгун, считал кожаные мешки с рудой. «Семьдесят два, семьдесят три… О, здравствуй, сынок». Он разогнул спину и кивнул Шаруру. Они были очень похожи, хотя лицо отца избороздили морщины, а волосы и искусно завитую бороду побило сединой.

Младший брат Шарура, Тупшарру, кивнул. В левой руке он держал табличку из сырой глины, а в правой — стилус.

— Отец, мы закончим с этой партией или отложим пока?

— Отложим, — Эрешгун подумал. — Авось табличка не засохнет. Сейчас выпьем по кружке пива и продолжим. — Кувшин с пивом и несколько глиняных чашек стояли на маленьком столике из золотистого мелкозернистого дерева, привезенного с гор Алашкурру. В самом Кудурру росли только пальмы и тополя. Их древесина, хотя и дешевая, не отличалась ни красотой, ни прочностью.

Эрешгун налил три чашки. Прежде чем выпить, сыновья пробормотали благодарности Икрибу, богу ячменя, и Икрибабу. Кислое пиво помогло Шаруру избавиться от привкуса пыли.

— Эх, хорошо, — сказал он и снова восславил бога и богиню.

— И мне чашечку налейте, — потребовал призрак деда.

— Да, отец. — Эрешгун подержал кувшин над пустой чашкой, поболтав перед этим несколько капель пива на дне. Символически считалось, что чашка полная. Впрочем, призраки все-таки водились больше в символическом мире, чем в материальном. Дед попытался сграбастать чашку со стола, но она только дрогнула слегка.

— Пиво хорошее, — одобрил призрак, — но вот в молодости мне доводилось пробовать пиво… О! — дед стал рассказывать о днях своей молодости.

Эрешгун закатил глаза. Эту историю он слышал чаще, чем Шарур и Тупшарру вместе взятые. Она и раньше-то была скучной, а теперь, после смерти деда, стала смертельно скучной. Наконец призрак закончил и замолчал.

Стараясь не выказывать облегчения, Эрешгун повернулся к Шаруру и спросил:

— Ну, что там говорят кожевники? Как насчет ремней?

— К тому времени, когда они нам понадобятся, будут готовы. Цена прежняя, о какой договорились. Я могу повести караван в Алашкурру после того, как богиня Нуску выкатит на небо свою лунную лодку. Через пару дней после полнолуния, как мы и собирались.

— Хорошо, — кивнул Эрешгун. — Руда до того времени не кончится. — Они привезли в Гибил больше меди и олова, чем другие, да еще по дороге подкупили кое-какие интересные вещи. Вспомнив об этом, Шарур засмеялся и кивнул на мешки, которые отец с Тупшарру пересчитывали.

— Зря смеешься, сын. — Эрешгун покачал головой. — Эти скоро кончатся. Все уже расписано. Нам нужно больше. Нам всегда нужно больше.

Он кивнул в сторону отложенной таблички. Младший сын снова взялся за стилус и сказал:

— Мы остановились на семьдесят третьем.

— Точно. Вот на этом. Потом пришел Шарур. — Эрешгун подошел к следующему мешку и продолжил счет: «Семьдесят четыре, семьдесят пять...» Тупшарру делал новые пометки на сырой глине.

Шарур слушал подсчеты вполуха. Пересчитывать надо, но неинтересно. Он уже собрался подняться наверх, когда появился клиент. Шарур поклонился ему и осведомился:

— Чем могу служить, почтенный Ирмитти?

Ирмитти был пухлым мужчиной, у которого, казалось, постоянно болел живот.

— Занес вам остаток платы за те причудливые светильники и благовонное масло к ним, — с этими словами он бросил Шаруру золотое кольцо. — Но это последняя часть.

Шарур поймал кольцо, попробовал на зуб и кивнул.

— Хорошее золото. — Он подошел к небольшим весам и положил кольцо на одну чашку. Достал из кедрового ящичка маленькие гирьки и положил на другую чашку. — Весу тут в один кешлу, четверть части, и еще половину четверти. Позвольте, я взгляну на ваш контракт, уважаемый Ирмитти. Если окажется перебор, я вам возмещу лишний вес.

Он порылся в корзине с глиняными табличками, нашел нужную. По слогам прочел написанные там слова. Вежливая улыбка исчезла с лица, сменившись хмурым, но пока еще вежливым взглядом.

— Прошу прощения, уважаемый Ирмитти, но сумма, которая за вами остается, составляет три кешлата золотом. Тут все очень четко написано. Значит, вам осталось заплатить, — он подсчитал ответ на пальцах, — еще один кешлу золотом, полчасти и полчетверти части. Как только я получу плату, табличку отдам вам, и вы сможете ее разбить.

— Хорошо. Я отдам, как только смогу, — без энтузиазма сказал Ирмитти. — Один кешлу, полчасти и половина четверти части. — Он повторил