Появилась Наташа. Она вышла, по всей вероятности, из ванной комнаты: причесалась, сменила халат на голубенькое платьице.

— Сейчас примешь ванну, а потом будем есть, — счастливая, поглядывая на Федора, пропела она, прибирая на столе книги, тетради, карандаши.

— Я сыт. В поезде ел.

— Мало ли что! Ты в гостях у меня или как?.. То-то. И молчи. В отпуск? Надолго? — щебетала девушка, задавая вопрос за вопросом.

— В отпуск. На десять дней.

— Вот и отлично. Надеюсь, этот у тебя первый?

— Конечно. Дорога не в счет.

— Вот и отлично, — еще раз повторила девушка. — Мама на гастролях. Куда-то к сибирякам укатила вместе с труппой. Так что будем одни хозяйничать. Здорово, правда?

— Еще бы, Наташенька! — потянулся к ней Червонцев.

— Убери руки, ефрейтор, потому что некогда: нужно приготовить тебе ванну, а потом — что-нибудь пожевать.

— Пусть тогда будет так: я съезжу отоварю аттестат, а потом уж закатим пир горой. Кстати, где солдатам харчи выдают?

— Пир так пир! А продукты выдают поблизости от Казанского вокзала. Сама получала — знаю.

При этих словах Червонцев нахмурился. Наташа заметила и улыбнулась. Но улыбнулась как-то грустно и загадочно. Видимо, она догадалась, почему испортилось настроение у Федора.

— Тогда я не буду терять время.

— Найдешь один? — испытующе посмотрела девушка.

— Какой же я солдат, если в мирные дни и в мирном городе харчи не добуду?

— Ну, смотри. А вещмешок у тебя есть?

— Есть. В чемодане.

— Возьми мой. Он наверняка более вместительный. — И Наташа принесла почти новенький и действительно более вместительный, чем его вещевой мешок…

Червонцев вернулся под вечер, голодный и усталый. В битком набитом вещмешке были и хлеб, и сахар, и консервы, и крупы. Оказалось, не так-то просто и скоро получить все это: отпускников в Москве было много и каждый норовил словчить. Но вне очереди редко кому удавалось проскочить. Бдительность была, пожалуй, почище, чем в секрете: у каждого на учете считанные часы и дни.

Наташа встретила его уже без первоначального восторга, что-то разочаровало ее в нем. Она знала, некоторые фронтовики, да и не только они, считали женщин, всех подряд «полковыми женами», думали о них скверно, несправедливо. Почему-то ей казалось, что и Федор подвержен общему мнению.

Конечно, попробуй удержись среди сотни солдат и офицеров — красивых и некрасивых, душевных и бездушных, — когда сама не знаешь, будешь ли жива завтра в этом огне и грохоте металла? А хочется ли умирать, если тебе и двадцати нет, если не испытала того, для чего создана?.. Но Наташа была свято предана своей любви, своему Федору и ждала его, ждала все эти трудные четыре года.

Червонцев, не догадываясь о мыслях, обуревавших Наташу, а может, потому, что здорово устал и проголодался, не уловил перемены в настроении девушки, высыпал все содержимое вещмешка на стол и, обняв ее за плечи, сказал ласково:

— Вот теперь можем пировать. Впрочем, это еще не все.

Он принес из прихожей чемодан и, попросив улыбающуюся Наташу закрыть глаза, достал с самого низа чемодана предназначенные ей подарки. Положив их на ее плечо, сказал:

— Секретов больше нет.

— Это все мне? — удивилась девушка, касаясь тонких кружев розовой сорочки, трогая кофточку и юбку. — Спасибо… А вдруг не подойдет?.. Примерю…

«Вот спасибо замполиту, надоумил. Радость-то для нее какая!» — думал довольный Червонцев.

Она не вышла — выплыла из прихожей, грациозно поворачиваясь на ходу и удовлетворенно приговаривая:

— Ну спасибо, ну и Федя… И как тебе удалось угадать мой размер?

— А я помнил, какой ты была после эвакуации у нас в Мещере. И верил, что такой и осталась. Вот и нашел подходящую фигуристую немку-продавщицу.

О заслугах старшего лейтенанта он, разумеется, умолчал.

Они ели, беззаботно болтая. Наташа снова поверила, что Федор ни на толику не изменился, что он любит ее и ничто не может стоять на пути их любви. Она была польщена тем, что он заехал сперва к ней, а не к матери, которая была больна и ради которой ему дали отпуск. И тут же упрекнув себя в эгоизме, укорила и его в черствости: они пируют, а мать, быть может, лежит недвижимая в постели. Но тут же отвергла эту мысль, соглашаясь с Федей: в пятьдесят не умирают после такой радостной победы. Поверив в это, Наташа стала еще беззаботнее. Рассказывала, что мечтает поступить в МГУ, что сейчас готовится к экзаменам, по это пусть его не тревожит, пусть он тянет свою нелегкую и длинную солдатскую службу, она будет ждать его, даже если будет страшно ученой.

Червонцев, взбудораженный близостью любимой, обнял Наташу. Сначала, счастливая, она сопротивлялась как могла, но вскоре расслабилась, прижалась лицом к его груди. Вдруг, вспомнив эпизод из недавнего прошлого, когда такой симпатичный и, казалось бы, такой положительный офицер с упрямством добивался ее благосклонности, а она, защищаясь, решительно оттолкнула его, Наташа вырвалась из объятий Федора.

Червонцев вначале ничего не понял, потом в замутившемся сознании вспыхнули те намеки, которыми проводил его в дорогу сержант Крутов. Он не смог сдержать себя.

— Для кого бережешь себя? Может, только передо мной представляешься?..

Наташа, будто ее ударили, отвернулась, закрыла лицо руками. Сколько раз она слышала подобное там, в армии… А потому, не поворачиваясь к нему, горестно сказала:

— Эх ты, и ты такой же, как все!

— А почему я должен быть другим, почему? — еще не поняв что он такое говорит, спросил он.

— Почему? — переспросила Наташа и, не найдя ничего лучшего, ответила: — Сполосни лицо холодной водой и ложись спать. Я постелю тебе, — и, тряхнув пышными волосами, прошла в свою комнату.

Он послушался — подставил голову под кран с холодной водой, вытерся полотенцем. Червонцев делал все это нарочито медленно, дабы показаться обиженным, а когда вернулся в комнату, увидел, что тахта уже застелена. Он знал: Наташа в соседней комнате, но туда не пошел. Заело самолюбие. Щелкнул выключателем, гася свет, разделся и тяжело — даже пружины звякнули — повалился в постель…

Наташа не спала — обиженная недоверием, лежала тихо и думала, думала. А на рассвете вдруг решительно встала, надела сорочку, которую он подарил ей, — шелк приятно холодил тело — и пошла к нему.

Федор не спал.

…А потом она лежала рядом с ним, закинув руки за голову.

— О чем ты думаешь, Наташа? — спросил он.

Она отстранила его руку, откинула простыню, приподнялась и села, опустив ноги на прохладный пол.

— Теперь ты убедился, что я чиста перед тобой и душой, и