структур отдельных местностей США «в целом» применялись антропологические методы – самым известным из них является работа Роберта и Хелен Линд «Миддлтаун». Как мы увидим в дальнейшем, здесь также имеется аналогия с исследованиями сообществ Чикагской школой.

Однако социальные трансформации повлияли не только на «самооценку» сообществ (Pahl 2005: 632) таким образом, что люди стали ощущать наступление эпохи нехватки сообщества – даже несмотря на то, что эта конструкция, как указывает Пал (ibid.: 633), могла прежде всего существовать в их умах. Стремительные социальные перемены также породили необходимость в переосмыслении сообщества как социологического понятия и в уходе от его морфологического понимания, которое можно обнаружить в упомянутых ранних исследованиях сообществ. Этот момент отметил А. Л. Эпстейн в своей работе о городе Луаншья в Замбии (Epstein 1964, цит. в: Hannerz 1980: 145). В центре альтернативных направлений, к которым переходили исследования сообществ, оказались социальные взаимосвязи и социальный капитал (Pahl 2005: 649), или же так называемые персональные сообщества[3] – последние (по меньшей мере, согласно оценке Дэвида Моргана) давали «более точное отражение нашего нынешнего способа существования, нежели исследования, основанные на существующих на карте территориях» (Morgan 2005: 652). Как отмечали Белл и Ньюби, «постепенно пришло осознание, что общая локация в материальной структуре сообщества могла выступать лишь исходной точкой для исследования, и мало кто из социологов мог принимать данный фактор как единственную независимую переменную» (Bell and Newby 1974: xlvii).

Недавние новшества в исследованиях сообщества заключаются в обращении к избирательной принадлежности (elective belonging) (Savage, Bagnall and Longhurst 2005; Watt 2009). Хотя это направление исследований отражает мобильности и жизненные пути в их отношении к месту, оно сводит сообщество к некоему моменту личного характера, о чем мы еще поговорим ниже.

В этой книге будет показано, что обозначенные концепции содержат важные интуиции относительно процессов конструирования места, однако этого недостаточно, поскольку они не способствуют пониманию того, каким образом сообщества воображаются в качестве коллективных и культурных фигураций. Я намеренно использую это довольно абстрактное понятие. С точки зрения реляционной социологии, фигурация представляет собой «родовое понятие для паттерна, который взаимозависимые люди в качестве групп или индивидов формируют друг с другом» (Elias 1987: 85; o реляционной социологии см. Tilly 1998 и Emirbayer 1997)[4]. В этой книге утверждается, что для понимания сообщества как культурной и коллективной сущности необходимо рассматривать его, используя формулировку Дженкинса (Jenkins 1996), в качестве набора публичных практик (см. также Roy 1994: 154). Недавно у социологов города и географов вновь появился интерес к публичным практикам, или перформансам (Benson and Jackson 2013; Dirksmeier et al. 2014). Не думаю, что рассмотрение социального сквозь теоретическую призму перформанса представляет собой нечто новое, однако уверена, что использование в нашем мыслительном инструментарии понятия «перформанс» в смысле некой публичной практики позволяет заострить теоретическое понимание сообщества в глобализированном «мире городского» (the urban world).

Таким образом, моя задача – разработать не претендующую на всеохватность теорию сообщества как городской практики. Как мы увидим, ни нормативное содержание солидарности и единения, ни тот тип связей, в рамках которого люди взаимодействуют со своим окружением, не исчерпывают современное понимание сообщества в глобальном мире городов. Я предлагаю осмыслять сообщество сквозь призму разных форм социальных отношений – от мимолетных столкновений до прочных вовлеченностей – вместо допущения, что основу сообщества формируют определенные типы отношений – например, с соседями, семьей и друзьями. Я буду приводить доводы в пользу такого понимания сообщества, которое уходит от воплощения его в качестве пространственного понятия. Напротив, городское сообщество как набор публичных действий может оказываться прикрепленным к городским районам – но это не обязательный момент. Там, где это происходит, оно может и не включать в себя всех местных жителей, что не делает формирование подобного сообщества проблематичным. Таким образом, это позволяет исследователям изучать релевантность сообщества в рамках многообразия отношений в городе (Hannerz 1980: 72) как набор эмпирических практик, из которых складывается город, включая властные отношения и различные формы неравноправия в нем. В этом случае нам больше не требуется делать идеалистических допущений, что городские районы являются нашими современными сообществами, либо предаваться ностальгическим сетованиям, что они больше не являются таковыми. Ведь даже в том случае, когда мы больше не рассматриваем сообщества как локализованные по своей природе, сообщество по-прежнему может быть городским:

В каком бы отношении люди ни отличались друг от друга или ни сходились вместе в соответствии с иными принципами организации, те, кто попадают в город, тоже водят знакомство друг с другом и ловят взаимные мимолетные взгляды в своей локализованной повседневной жизни (Hannerz 1980: 99).

В рамках дальнейшего изложения мы прежде всего продемонстрируем, что старые понятия классической социологии и городских исследований по-прежнему оказывают влияние на наше (в том числе и мое собственное) осмысление сообщества, но их требуется подвергнуть критике по разным пунктам, таким как их сосредоточенность на индустриализации и понятии класса, осуществляемое ими противопоставление городского и сельского, а также пробуждаемый ими романтизм. Далее мы рассмотрим ту тенденцию в исследованиях сообщества, которая уводит нас от морфологических интерпретаций к персональным сообществам, построенным как сети слабых и сильных связей. Понимаю, что кто-то из вас сочтет это дурацким упражнением. Сегодня стало все более модным встревать в академические дискуссии с «оригинальными» собственными суждениями, не откладывая дело в долгий ящик, однако я не могу так поступить. Все мои утверждения напрямую основаны на моем собственном (выборочном) прочтении того, что сказано о сообществе предшествующими исследователями. Так что сначала я собираюсь провести вас через ряд их идей – понравится вам это или нет. Полагаю, что в контексте сообщества как практики или перформанса в нашу теорию следует включить то, что получило название «отсутствующих связей» – таким образом, сетевая точка зрения содержит полезные интуиции, но только ее одной недостаточно. Понимание сообщества как персонального набора сетевых связей нелегко сочетается с символизмом культурного понимания сообщества. Кроме того, такое понимание может иметь мало общего с тем, что получит название «публичной осведомленности», порождаемой связями, природа которых не является персональной.

Однако, как будет показано в главе 3, эти прочие связи особенно важны в условиях глобализации, когда практики сообщества являются реакцией на «общество риска» (Beck 1986 / Бек 2000) или на общество, в котором социальные связи становятся нестабильными и ненадежными в условиях «текучей современности» (Bauman 2000: 169–170 / Бауман 2008: 183). Здесь онтологическая ненадежность проявляется, помимо прочего, в неуверенности относительно локального. Бауман использует образ текучего общества, поскольку «жидкости, в отличие от твердых тел, не могут легко сохранять свою форму». Жидкости постоянно меняются: «В настоящее время не хватает именно таких паттернов, кодексов и правил, которым можно подчиняться, которые можно выбрать в качестве устойчивых ориентиров и которыми впоследствии можно руководствоваться» (ibid.: 7 / там же: 13). Хотя некоторые городские обитатели, а особенно относящиеся к среднему классу, могут определять свои социальные идентичности и связи с местом посредством перформансов выборочной или избирательной (elective or selective) принадлежности, у других возникают транснациональные идентичности, которые ставят под вопрос взаимосвязь между сообществом и одним-единственным местом. Или же они идентифицируют себя поверх сконструированных этнических границ, в том числе посредством практик исключения, по меньшей мере символических, а возможно, и социальных – в том смысле, что они позволяют накапливать благоприятные возможности (Tilly 1998). Таким образом, подобные исключения заставляют обратить внимание на власть – возможно, самый игнорируемый аспект осмысления сообщества, за исключением дискуссий политологов о власти сообщества. Подобные дискуссии не касаются власти исключать из сообщества – напротив, сообщество в них рассматривается как некое место, а предметом исследования становится политическая власть внутри него (краткое изложение см. в: Harding and Blokland 2014: 32–36).

Слово «сообщество» благозвучно, и сложно выдвигать какие-то аргументы против него как такового. Однако в главе 4 будет показано, что понятие власти является неотъемлемой необходимостью для изучения сообщества, причем в ином смысле, нежели оно появлялось до настоящего времени. Особенно в том случае, когда сообщество как практика предполагает коллективные действия с требованиями,