в: Field 2003). Представляется, что Патнэм рассматривал любую возможную связь подпадающей под одну из двух категорий: сильные связи, тесные пересечения между близкими друг к другу людьми, наподобие семьи и дружбы, или же слабые связи с людьми более удаленными. Тот способ, каким Патнэм описывает принадлежность той или иной связи к одной из двух этих категорий, представляет собой вопрос и/или ситуацию дискретных границ. Две категории можно четко различить: связь является либо сильной, либо слабой; сильные связи помогают нам как-то обживаться, слабые – двигаться вперед. На первый взгляд, это различение имеет смысл: оно интуитивно отсылает к тому, как мы можем относиться к людям, с которыми знакомы. Различение между сильными и слабыми связями исходно использовал Марк Грановеттер (Granovetter 1973 / Грановеттер 2009) в своем исследовании, посвященном тому, как люди находили работу в начале 1970-х годов. С точки зрения Грановеттера, принципиальным моментом для этого различения были прочность связей и частота взаимодействий. С тех пор сильные связи стали отождествляться с типом отношений наподобие «семейных» или «дружеских», обладающих сильной эмоциональной привязкой. При дальнейшем осмыслении это оказывается примечательным моментом. Мы не можем выбирать свои семейные связи – следовательно, хотя высказывание, что мы ощущаем близость к некоторым членам нашей семьи, предельно ясно, мы ощущаем ее не потому, что они являются нашей семьей. Появление у нас подобных чувств может формироваться общим опытом, обобществлением солидарностей и другими аспектами института «семьи» – но этого может и не происходить. А в случае, если добрые отношения в семье не сложились, это может быть источником серьезных неприятностей и обид. Сами по себе эти связи невозможно рассматривать как «близкие», так, как будто они являются категорией с неким априорным значением. Они обладают определенной структурной позицией, создавая связи между людьми посредством формирования ряда поколений, рождения, наследования или санкционированных традиций, законов и обычаев (как в случае усыновления/удочерения). Однако все это лишь оформляет смыслы и практики, которые ассоциируются с данными связями, но не конструирует их – либо конструирует лишь частично. Определение дружбы несколько более сложно: в самой ее природе лежит ощущение эмоциональной близости, но в таком случае утверждение, что дружба – это сильная связь, является самым точным из всех дефиниций. Однако еще необходимо детально разобрать, что значит «сильная». В данном случае имеющиеся работы блуждают между определением «сильной» связи по частоте взаимодействий в конкретный момент времени и определением, в котором выдвигается на первый план эмоциональная близость; в то же время сильная связь часто определяется по другому критерию: с кем мы обсуждаем свои личные проблемы, что само по себе оказывается своеобразным пониманием близости, поскольку люди значительно отличаются друг от друга в том, вступают ли они в подобные беседы и как часто.

Более того, столь же проблематичными оказываются и слабые связи применительно к таким отдельным группам, как коллеги или соседи, – последний случай вообще не является каким-либо типом отношений, а лишь наименованием близости по месту проживания. Единственной отличительной характеристикой соседей оказывается то, что они живут рядом с нашим местом жительства. Исходя из уже проблематичного различения между сильными и слабыми связями, Патнэм проводил границу между закрытым, разграничивающим (bonding) и открытым, соединяющим (bridging) социальным капиталом: сильные связи закрытого социального капитала хороши для поддержки и обустройства в жизни, слабые связи открытого – для новых возможностей и движения вперед. Не слишком четко высказавшись по этому поводу в своей работе «Боулинг в одиночку» (Putnam 1995; 2000), Патнэм тем самым оставил нам привлекательно простой, но проблематичный тезис: сообщества, основанные на узах, зависят от сильных связей, сети для движения вперед – от слабых связей; следовательно, анализ сетей, которые на деле могут быть только персональными, приведет к пониманию того, что именно удерживает нас вместе и что мы можем сделать при отсутствии сплоченности.

Интересно, что в упомянутой книге Патнэма по большей части отсутствует прямое рассмотрение персональных сетей – вместо этого он обращается к институциональному окружению, которое может обеспечить людям возможности для встречи. Можно лишь догадываться, приведет ли подобная встреча к их объединению, то есть к появлению более прочных социальных связей. Тем не менее Патнэм в данном случае указывал на перспективный для изучения сообщества вопрос: каким образом одни варианты социального окружения (в дальнейшем описанные Field (2003) как центральные (foci)) обеспечивают плодотворную почву для социального капитала – либо для обустройства в жизни, либо для движения вперед, – в то время как другие на это неспособны?

Не слишком понятно и то, что значит «двигаться вперед» и просто «обустроиться». Легко заметить, что закрытый круг друзей и семьи, в котором присутствует высокая плотность связей между участниками этой сети, а за пределами этого скопления имеется мало отношений, неспособен создать много новых благоприятных возможностей. Эдуардо Маркес (Marques 2012: 118) в своем исследовании сетевых взаимосвязей в бразильском Сан-Паулу приходит к выводу, что типы сетей и интегрированности в социальные отношения (sociability) среди бедных жителей этого города были «сильно привязаны к шансам конкретного индивида на то, чтобы быть трудоустроенным» и к нестабильности (прекарности) рабочих мест. Гемофильность и локализм в сетевых взаимосвязях обладают негативными эффектами. Не требуется подробного объяснения, чтобы продемонстрировать, как это может работать на практике, однако способность сетевой поддержки помочь людям «двигаться вперед» в данном случае оказывается под вопросом. Возьмем для примера Криса – 16-летнего юношу, младшего из восьми детей в одной из берлинских семей. Его самая старшая сестра родилась у его матери, когда той было 16 лет. Мать воспитывает детей в одиночку, не имея профессиональной подготовки и сертификата о полном среднем образовании. Никто из братьев и сестер Криса не сдавал школьных экзаменов уровня «А», позволяющих посещать колледж, – все они с ранних лет шли работать. Крис не может рассматривать экзамены уровня «А» в качестве жизненной возможности. В ситуации, когда никто из его друзей тоже не рассматривает эту возможность, а все друзья его братьев работают или ищут работу, совет подружки Криса, дочери двух вузовских преподавателей, остаться в школе еще на несколько лет может оказаться для него чуждым. В очень маленькой, закрытой сети, в которой он вращался до сих пор, никто вообще не воспринимал экзамены уровня «А» в качестве возможности. И дело не в школе, которая проповедует «обучение труду» (Willis 1993). Даже в тех случаях, когда школы исповедуют более прогрессивные подходы, как в случае со школой Криса, класс и габитус продолжают выполнять свои роли и интернализируются посредством персональных сетей. Здесь не хватает соединяющего момента (bridging), и даже при наличии чего-то вроде моста (bridge) движение по нему не гарантировано: подружка Криса, возможно, даже не в состоянии выразить словами, почему она считает, что остаться в школе будет благоразумным решением, поскольку в ее семье это настолько самоочевидно, что даже не обсуждается: никто в ее [персональной] сети вообще не ставит под сомнение, что именно так и надо поступать. Тобиас Меттенбергер (Mettenberger 2015) в своем недавнем исследовании, посвященном юношам, которые растут в небольших городах неподалеку от Рурской области в Германии, продемонстрировал, что большинство из них получали поддержку от членов своих семей (или благодаря связям их родителей) для гарантированного получения места дипломной практики – обязательной составляющей учебной программы в высшей школе. Одним из способов интерпретации данного факта оказывается утверждение, что все эти родственники, похоже, имеют возможность мобилизовать ресурсы собственных сетей. Более того, в интервью, которые провел Меттенбергер, выяснилось, что большинство юношей проходили дипломную практику в компаниях, где работали или с которыми были связаны их семьи и друзья семей, – таким образом, в ходе практики они мало что узнали об этой работе в дополнение к тому, что им уже было известно, и едва ли обладали мотивацией выполнять ее иначе, чем это было им предложено. Когда в ответ на вопрос, что он собирается делать дальше, кто-то из этих юношей отвечал, например, что планирует стать «автомехаником», на следующий вопрос «почему?» звучал такой ответ: «Потому что там я проходил дипломную практику». Точно так же, когда Крису задали вопрос