Среди крупных купеческих семейств, занимавшихся лесопоставками, лишь в одном оказался сын по имени Петр. По счастью, городок наш мал и глава семейства Михаил Петрович Ежецкий, был личностью весьма известной и уважаемой. Но, увы, по прибытии к месту его жительства поговорить с Петром Михайловичем возможности не представилось, потому как в настоящее время он находился в Москве.

– А позвольте, господин Шванин, полюбопытствовать, чем обязаны такому вниманию полиции? – густо пробасил хозяин, купец первой гильдии Ежецкий.

– Я с удовольствием отвечу на ваш вопрос, Михаил Петрович, но только выслушав вначале вас с супругою, раз уж нет возможности поговорить с вашим сыном.

Ежецкий было открыл рот, но его опередила Анна Ивановна:

– Неужто что случилось! – наседкой всполошилась она. – Господин пристав, если что с Петрушей!.. Не будьте жестоким!.. Мы – родители, вы же понимаете! А поэтому не можете нас томить неведением!

Я едва сумел успокоить разволновавшуюся даму и заверить, что ни о каких бедах с их сыном мне ничего не известно. Однако, в силу проводимого расследования, мне надобно знать все подробности дружбы Петра Михайловича с сыном рязанского фабриканта Владимирова.

И тут меня ожидала большая неожиданность! Оказалось, что ни о каком Владимирове Ежецкие никогда не слыхали.

– Не ездил Петр в Рязань ни по каким торговым делам! К торговле он касательства не имеет, – огорошил меня Михаил Петрович. – Бывает дома он, конечно. Но все больше в Москве.

– Петруша наш – студент Императорского технического училища6! – с гордостью вставила успевшая взять себя в руки Анна Ивановна.

– А не мог ли он позднее самостоятельно посетить Рязань. Ну, заехать к товарищу, к примеру?

– Да если бы у Петеньки был там товарищ, он беспременно рассказал. У него от нас секретов нет. Однако, скоро он должен приехать на каникулы. И ежели вы, господин пристав, имеете желание с ним поговорить, то милости просим.

Как наивны бывают родители в своей слепой вере словам детей!

Получив от супругов клятвенное обещание известить меня о приезде сына, я, ввиду окончания уже присутствия, отправился домой, по пути рассуждая о том, что расследование все ж придется продолжить. Простите великодушно, господин полицмейстер, но угроза вашей карьере уже не довод против этого.

А по утру, когда я еще не успел выпить свою обычную чашку кофе, колокольчик у моего парадного заполошно зазвонил. Не люблю я эти ранние беспокоящие звонки, они редко предвещают что хорошее, уж знаю по опыту.

К несчастию, и на этот раз опыт мой меня не подвел – вести были очень нехороши, а вернее, даже страшны.

Тонко охнув, горничная, испуганно шарахнулась от двери и в гостиную вихрем внесся Пульхров:

– Ваше высокоблагородие, Иван Иванович, собирайтесь без промедления! – с порога замахал он руками. – В доме купцов Платициных, что на Соборной, страх и ужас сотворились!

Прибыв на место, я убедился, что про «страх и ужас» мой помощник не то что не соврал, а даже был несколько сдержан. Такого я не видал никогда!

В сумеречном подвале старого каменного дома у серой с облупившейся штукатуркой стены вповалку лежали четыре тела: пожилой худощавый господин, полная дама средних лет, да двое молодых людей – супруги Платицины и двое их старших сыновей. Лица мужчин были искажены чудовищными гримасами, глаза вылезли из орбит. Скрюченными пальцами самый молодой из них вцепился в плечо своего брата, словно хотел спрятаться за ним. Лицо дамы же было спокойно, лишь выглядело слегка удивленным. И лежала она почти посередь комнаты.

Ужасная сия картина оглашалась страшным истерическим визгом – в просторных подвалах городовые ловили третьего, младшего сына Платициных, Семена. Он явно был не в себе. Что, впрочем, не мешало ему ловко уворачиваться от тщетно пытавшихся скрутить его полицейских.

Одна из призванных в качестве понятой баб, по виду кухарка, уже лежала в беспамятстве, а дворня отливала ее водой. Мужики с бледными лицами трусливо толпились у входа в подвал, мелко и суетливо крестясь. Лишь бородатый кряжистый дворник со спокойствием взирал на происходящее, покуривая почернелую обгрызенную трубочку.

Признаюсь, я тоже не сразу совладал с собою, бегло оглядел подвал, решив более тщательный осмотр отложить, и направился к флегматичному дворнику. Завидев меня, тот стащил с головы картуз, поздоровался:

– Здравия желаю, господин ротмистр7!

– Здорово, борода. Вижу, знаешь меня. А ты кто таков?

– Как не знать, господин Шванин. Я тут, у них, значит, – он кивнул на распахнутую дверь подвала, источающую слегка заглушенные толстыми стенами вопли, – уж второй десяток лет служу, потому всех значительных лиц по городу знаю. А меня Федором Зайцевым кличут. Отставной гвардейской пехоты рядовой. С села Ильинского я. А служу вот здеся.

– Славно, – я был несколько сконфуженный отнесением себя к «значительным лицам». – Ну, Федор, что видел, что знаешь?

– Так что, ваше высокобродь, – взяв метлу «на караул», начал он доклад. – Вчерась с вечера хозяин всю дворню отправил по домам…

– Что, так заведено было? На ночь никто из дворни не оставался?

Дворник слегка помялся:

– Дык, нет. Завсегда оставались. Ежели только выходной кому давали. А в этот раз всех разом распустили. А почему – нам про то не ведомо.

– Гм… Странно. Ну, да ладно, продолжай, Федор.

– Значит, распустили всех по домам. Ага. А ноне я первым пришел – я завсегда первый встаю. Так, значит, пришел я первым, да и сразу эту вот музыку, – опять жест в сторону подвала, – услышал. Удивился – эко диво, баба какая-то голосит. Попервой-то я не понял, что это не баба, а младший барин-то. Ага. Хозяева были людьми верующими, смирными, чтобы баловство какое, али непотребство – ни-ни. А тут – на тебе! Ага. Сунулся я, стало быть, к подвалу, глядь! – ан дверь-то подвальная приоткрыта. Правду сказать, оробел поначалу, но опосля все ж скрепился, зашел. Увидал всю картину эту и аж не помню, как наружу выскочил. Охолонул малость и побег за городовым, они тут завсегда на площади стоят. А там уж господа полицианты прибыли.

– Ясно. А чужих, как утром пришел, никого не видел?

– Нет, ваше высокобродь, чужих не видал. Не было таких. Тут ведь кобели-то страсть какие злющие. Ажно из дворни их некоторые боятся. Как я пришел, все они по двору бегали, хвостами виляли – я им корм завсегда задаю. Это уж опосля, как господин городовой Прибытков пришли, я их, кобелей, значит, на псарне запер. Так вот, если б чужой кто был – они