Чтобы бы ни выковал когда-то кузнец, вопрос один: достаточно ли изделию прочности, чтобы заржаветь целым, а не сломаться прежде. Недостатка желающих служить под началом Ржавого Капитана никогда не бывало, а вот способны на это оказывались немногие. Такой подход и сделал из «ржавых» войско, имеющее право называть себя непобедимым. И требовать соответствующей оплаты, разумеется.

Окончательно поборов утреннюю сонливость, Ангус обратился к сержанту, который ожидал распоряжений у его шатра.

— В полдень всем офицерам собраться у знамени. Подготовить лазарет, но разгружать только самое необходимое. Послать сержантов, которые говорят на мураддинском, в главный лагерь — за деревом. Дерево понадобится, а рубить тут нечего, и повозки разбирать мы больше не станем!

Ну вот, начало положено. Теперь Ангус, прежде одетый только в нижние штаны, начал приводить себя в порядок, чтобы выйти в лагерь. Правой руке командира важно подавать пример: нельзя показываться из шатра в абы каком виде.

В сорок два года Ангус удивительным образом выглядел и ощущал себя лет на десять моложе. Он был высок ростом, широк в плечах, весьма атлетичен. Лицо — типично гвендлское: широкое, с крупным носом и тяжёлым подбородком. Не самые утончённые черты, однако почти все женщины считали, что лейтенант хорош собой. Быть может, благодаря его роскошной вьющейся шевелюре — характерного для гвендлов медового оттенка.

Цвета отряда преобладали в одежде Ангуса — нелепо дорогой для походной жизни, крикливой и изобилующей излишествами, как у большинства опытных наёмников. У его сшивных шосс одна штанина была красной, а другая оранжевой. Декоративные разрезы, покрывавшие чёрный камзол с дутыми рукавами, обнажали оранжевую же подкладку. И гульфик — абсурдно огромный, само собой!

Ангус подпоясался, собрал волосы в хвост, набросил на плечи клетчатый красно-оранжевый плащ — несмотря на жару. Плащ, в отличие от всего прочего, имел особое значение.

Солнце уже поднялось довольно высоко, лагерь бурлил. Настроение у солдат было приподнятым. Все чувствовали: бой близок, а превыше славной драки ни один наёмник ничего не ценил.

Мимо прошли женщины — «обозные жёны», тащившие вёдра с водой. В другую сторону спешили смуглые рекруты из местных, ещё не заслужившие носить цвета отряда: они волокли пороховые бочонки. Справа доносились запахи полевой кухни, слева — бодрая песня, под которую солдатам было сподручнее разгружать повозки. Куда-то торопился отрядный лекарь Кресс, окруженный мальчишками-подмастерьями. Несколько солдат в клетчатых плащах водили брусками по волнистым клинкам двуручных мечей.

Цвета отряда мог носить каждый, кто прошёл подготовку и побывал в бою. Но такой плащ нужно было по-настоящему заслужить — его имел лишь каждый пятый-шестой, и у таких людей всегда находились дела поважнее черновой работы. Ветераны.

— …да отвяжись со своим Творцом Небесным! Вона, глянь на аззинийцев — скачут вокруг костра, аки обезьяны. И сами-то чёрные сволочи, шо демоны твои. А потеряли шестерых за год! Видать, не в плясках ихних да крестиках ваших дело…

— Дык то ж демоны им и помогают!

— А я к чему? Поболе твоего видал земель, и кому только люди не молятся: поди разбери, что им помогает? Вона шо… Ты залезь на стену без доспеха, с одним крестиком своим на груди! Во тады и потолкуем за Творца Небесного. Слабо?

Чернокожие аззинийцы и правда оказались превосходными солдатами — хотя, даже по меркам крайне пёстрого войска, выглядели диковато.

Разговоры не стихали повсюду, и всё вращалось вокруг предстоящего штурма.

— Не, не нравятся мне мураддинские бабы, вот уж даром не надо. Страшные, как моя жизнь. А в Муанге девки хороши! Худющие только: жратвы полно, а все худющие, об кости бьёшься. Блажь какая-то, нихера не понимаю…

— Всё одно лучше бабы на Ульмисе: как уплыли, вообще жизни не стало.

— А мне мураддинки нравятся. Смугленькие!

— Дак ты сам на них похож.

— Чо? На бабу похож?!

— Да не, я ж не про то! Смуглый ты, говорю. Расслабься…

Ангус намеревался пройтись, чтобы осмотреть город при дневном свете: многочисленные шатры скрывали Фадл из виду. Однако до края лагеря не дошёл — из-за неожиданной встречи.

Игги уже никто не чаял увидеть живым. Этот красавчик был младше Ржавого Отряда — он и родился прямо в лагере, будучи сыном одного из самых матёрых ветеранов. Игги все любили: и как плоть от плоти «ржавых», и как надёжного солдата, и за задорный нрав.

Но теперь Игги был мрачен, и неудивительно — учитывая бурую от крови повязку, закрывающую половину лица.

После штурма приграничной крепости его сначала вовсе оттащили к мертвецам. Кресс ещё вчера не сомневался: оправиться от такой раны невозможно, Игги однозначно не жилец. Уж насколько все люди Шеймуса привыкли к смерти, вечно дышащей в ухо — но от этой потери у многих кошки на душе скреблись.

Однако Игги, всю дорогу без движения лежавший в телеге, сегодня уже сосредоточенно чистил песком ствол аркебузы — пусть молча и без привычной улыбки.

— Ты чего, на штурм собрался?

Юноша зыркнул единственным оставшимся глазом и промолчал.

— Игги, засранец, я к тебе обращаюсь!

Тот беззвучно пошевелил губами — явно выругался, но после всё-таки ответил. Голос Игги был прежним, в отличие от лица: тонким и высоким, почти девичьим.

— Вы же сами видите.

Намерение Игги читалось вполне ясно, но вопрос был не о том. Юноша не носил ни офицерского звания, ни «ржавого» плаща — но позволял себе побольше, чем другие солдаты.

— Ты ещё вчера был почти мёртв. Самое время молиться какому-нибудь богу, а не лезть на стену.

— У меня по-прежнему две руки и один глаз. Вполне достаточно, чтобы стрелять. Я не собираюсь сидеть в лагере. Или поубиваю побольше напоследок да сдохну… или возьму то, что мне теперь должны.

Убивал Игги всегда не хуже прочих, грабежа тоже не чурался, но никогда так об этом не говорил. Видать, увечье парня изменило: хорошо бы только на время. Ангус вздохнул. Он, может, и хотел запретить Игги идти в бой. Но...

Настрой солдата вызывал уважение. По правде говоря, Ангус не был уверен, как вёл бы себя на месте Игги. Тяжкие увечья — не редкость. За ними следовало годичное жалование, а дальше либо работа некомбатанта, либо иная дорога на остаток жизни.

Но бывало и так.

— Ну, чего тут скажешь… Не потянешь — не обессудь: из жалости в строю не держим. Если сможешь сражаться, как раньше, то сражайся. Хорошая заявка на плащ.

— Да