до конца. Несмотря на все тяготы и лишения будущей жизни. Вы оба не станете говорить об этой встрече. Не станете даже вспоминать. Возражений нет? Торг неуместен: я могу просто уйти. Не обольщайтесь, будто мы сейчас вершим судьбу мира. Мир легко обойдётся без вас обоих, но… благодаря вам он может стать чуточку лучше. Если сделаете всё точно так, как я говорю. Хорошая сделка?

Горри кивнул. Как ещё он мог поступить? Но Навчин промедлила.

— Чего молчишь, дура? Отвечай!

— Я согласна!

Незнакомец звонко хлопнул ладонями. В тот же миг Горри почувствовал себя хорошо. Настолько хорошо, как и до злополучной схватки бывало нечасто. Нужно было убедиться… Воин задрал подол рубахи, сдвинул повязку — и не обнаружил никакой раны. Только запёкшаяся кровь на совершенно целой коже.

Навчин расплакалась.

— Не реви, идиотка. — сказал бородач, устраиваясь возле костра поудобнее. — Ужасный век… на что только нынче не пойдёшь, а человеки и спасибо не скажут. Я должен кое в чём убедиться, так что давай-ка: люби его.

— Что?..

— Что?!

Бородач закатил глаза.

— Ужасный век. Никудышные человеки. Хорошо, выражусь проще: извольте потрахаться. Здесь. Сейчас. Или надо объяснить, как это делается? Убивать-то вы оба умеете. Ну?..

РЖАВЕЕТ ЖЕЛЕЗНОЕ (часть первая). Глава 1

Джамалутдин-паша всегда твёрдо верил: войну воспевают лишь те, кто знает о ней понаслышке.

На счастье — слава Иаму, творцу всего сущего, и благой воле его — долгие годы Мураддинский халифат почти не воевал. Молитвами праведных стране были дарованы времена, лишённые потрясений. С тех пор, как Джамалутдин-паша сделался визирем, он считал это и своей заслугой.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается: вот уже пятый год одна за другой уходили на бойню армии. Королевство Муанг издревле оспаривало пограничные земли мураддинов — зажиточные и выгодно расположенные, лежащие далеко от столицы. И до войны дошло не впервые. Сколь бы ни был огромен материк Шер, две могучие державы плотно тёрлись боками.

Мураддины и муангцы ковали историю Шера столетиями. Прочие местные народы и государства оставались статистами в этом спектакле, составленном из актов дипломатии и войны.

Нынче до хрипоты спорили: почему два великих государства опять навострили оружие? Многие думали, что халиф (коему отнюдь не была свойственна сдержанность) поспешно ухватился за повод для военного похода, когда дело ещё можно было решить миром.

Но Джамалутдин-паша полагал, что война просто рано или поздно начинается: такова уж людская природа.

Радовало одно — война гремела далеко от столицы, стоящей на самом севере Шера, у океана. Довольно удалена была бойня и от Джамалутдина-паши лично. Увы, этому также пришёл конец — визирю пришлось подчиниться приказу халифа, выехав на юг для руководства кампанией.

Джамалутдин-паша, разумеется, не слыл славным военачальником. Однако решение халифа в этот раз выглядело разумным и своевременным. Настало время не столько водить полки, сколько принимать решения взвешенные, истинно политические.

Ситуация шла к мирным переговорам между врагами, что пролили море крови, не раз отбивали друг у друга крепости, но так и не достигли решительного успеха. Уже в этом деле полезны были таланты и опыт визиря. Однако всё усложнилось нередким на войне делом: предательством.

Вопрос о том, почему Камаль-бей — правитель древнего приграничного города Фадл, вдруг развернул оружие против своего господина, тоже был не из простых.

Одни считали, будто мятежник рассчитывал приумножить свои богатство и влияние: и без того, надо признать, огромные. Другие твердили о неких личных мотивах; о чём-то, касавшемся лишь бея и самого халифа. Третьи пребывали в убеждении, что жители отдалённых земель слишком сблизились с муангцами. Дескать, те стали им дороже законного владыки.

Возможно, одна из версий была правдива. Возможно, ошибались все — или никто. Джамалутдин же размышлял не о прошлом, а о настоящем и будущем.

Прежде чем вести переговоры с королём Муанга, следовало разобраться с внутренним врагом. Больше всего визирь опасался, что мятеж получит военную поддержку с юга, но почему-то этого так и не произошло. И сейчас, когда двенадцатитысячная армия Джамалутдина-паши стояла под стенами Фадла, стало совершенно ясно: восстание обречено.

Вот только визирю от этого не сделалось легче.

Ближайший советник халифа был человеком немолодым, невысоким и крайне тучным, его оплывшее лицо вечно казалось усталым. А нынче — тем более: пока осадившие город солдаты маялись бездельем, Джамалутдину пришлось серьёзно поломать голову над одной проблемой.

Теперь, в своём пышном шатре, он горестно-назидательным тоном повторял командирам войска уже не единожды сказанное:

— Знайте же, что полагаю я ваше поведение малодушием, недостойным благороднейших людей халифата. Но и сам признаю за собой этот грех пред ликом Всевладыки Иама. А не то лично повёл бы воинов на штурм — пусть военное дело и не есть моя прирождённая стезя. Воля халифа, да будет царствие его долгим и счастливым, равна святой воле самого Иама. И эта воля была явлена всем нам кристально ясно, абсолютно однозначно. Столь же ясна его воля, как ясно то, что солнце поднимается на востоке и садится на западе.

Да, халиф прислал простой и понятный приказ: никакой долгой осады, никаких попыток загладить конфликт. Фадл должен сдаться на условиях справедливого наказания бунтовщиков. Иначе суждён ему штурм безо всякой пощады.

Проблема состояла в том, что никто из полководцев не горел желанием исполнять повеление. Ведь от капитуляции Фадл отказался, а что касается штурма…

— Джамалутдин-паша! Вам превосходно известно, что я верный слуга халифа, что я всей душой ненавижу изменников Камаля. Я счёл бы за великую честь вести войска на штурм мятежного города. Но вам, как и каждому из собравшихся, превосходно известно: моим людям не пристало спешиваться, сражаясь в одном строю с чернью.

Валид ар-Гасан действительно командовал не простой конницей, а поистине элитным войском, однако отговорка вышла жалкой. Ни воля Иама, изложенная в священных книгах, ни людские законы не запрещали Святому Воинству сражаться бок о бок с обычными солдатами. Эту воинскую традицию Валид выдумал только что — справедливо полагая, что лжецом его в лицо никто не назовёт.

Ар-Гасан сидел напротив визиря. Ещё довольно молодой, статный, с густой чёрной бородой. В прекрасном доспехе, на позолоте которого играли отблески свечей. У людей Валида броня не хуже: с их помощью пехота легко сломила бы врага. Но Валид ар-Гасан не желал пачкать доспех кровью жителей Фадла. И его можно было понять…

Фатих ар-Мутисим — крупный вельможа, чьи подданные составили львиную долю армии, был откровеннее: