Шрифт:
Закладка:
Их было тогда четверо в Кремле Годуновых – Борис Федорович, его дядюшка Дмитрий Иванович, сестрица Ирина Федоровна и Марья Григорьевна, Борисова жена. Все – незнатных родов. Дядюшка по воле случая оказался в опричнине и сумел так угодить покойному государю, что тот сперва пожаловал его в постельничьи, потом понемногу и более возвысил; Дмитрий же Иванович взял племянника, которого растил после смерти брата Федора, к себе и так исхитрился, что Бориса еще почти отроком приблизил к себе государь Иван Васильевич и женил на дочери соратника своего, Григория Скуратова, прозванием – Малюта. А против них – Рюриковичи, Гедиминовичи и Бог весть каких еще стародавних князей, выходцев из неведомых земель, потомки.
Царь собирал вокруг себя тех, для кого он – единственная опора, безродных и жадных до власти и подачек. Князьям он не верил – был убежден, что московская знать отравила его матушку Елену и, дай ей волю, его самого отравит.
Годуновы не раз по ночам тайно совещались тогда вчетвером – по-семейному. Жена царевича Ирина и боярыня Марья участвовали в совете на равных. С этими женщинами дядюшка и племянник считались: одна была умна и честолюбива, ее влияние на будущего государя много значило, другая – и умна, и честолюбива, и при нужде жестока, и жалости к противнику не ведала – вся в своего батюшку, исполнявшего такие кровавые поручения царя Иоанна Васильевича, что и много лет спустя после смерти Малюты на Москве о нем с ужасом вспоминали. Все четверо были друг дружке необходимы.
Когда сделалось ясно, что царь доживает свои последние дни, его любимец Богдан Бельский, не желая видеть на престоле царевича Федора, додумался – звать на царство эрцгерцога Эрнеста из Вены, коего покойный государь как-то вдруг вздумал сделать польским королем. Этого Годунов не желал, при помощи дядюшки, сильно обеспокоенной сестры и жены он нашел выход из положения.
Ирина Федоровна не только желала быть царицей, она привязалась к болезненному супругу, пеклась о нем, желая продлить его век, хотела родить ему дитя. Потом, годы спустя, после лечения, это ей удалось. Но после дочери Федосьи, скончавшейся во младенчестве, чрево оставалось праздным, и она полагала – виновен в том муж. Малорослый, постник, плотское ему почти чуждо… Да если его хоть такого не уберечь, то вдове одна дорога – в девичью обитель.
Сперва Борис Федорович Годунов настоял на том, что неопытному царевичу нужен опекунский совет, затем исхитрился его собрать так, чтобы все были довольны. Себе он там определил скромное четвертое место – на первом по праву был боярин Романов, отец первой и любимой супруги Иоанна Васильевича, затем – князья Мстиславский и Шуйский. Годунов прекрасно знал, что князья за глаза его зовут татарином безродным, и искал союзников среди людей скромного происхождения, но умных и ловких.
Насчет происхождения князья были по-своему правы – Борис Федорович считал предком ордынского мурзу Чета, что приехал служить великому князю Ивану Калите и был окрещен с именем Захария. От того же Чета вели свои родословные близкие к государю Сабуровы и Вельяминовы. Что для Рюриковичей какой-то мурза? А ведь не все коту масленица – бывает и Великий пост. Старые княжеские роды при покойном государе немало пострадали – иной князь бежал, иной был казнен, иной подчистую разорился. При таком разгроме открылась дорога вверх для тех, кто предками не хвастался, а пошел служить в опричнину, полностью приняв новое правило, по коему и велик, и мал живет государевым жалованьем.
Вскоре после смерти царя Романова разбил паралич, а Мстиславского удалось обвинить в покушении на жизнь Бориса, и князя постригли в монахи. Шуйский же устроил заговор, чтобы развести молодого царя с Ириной и женить на своей дочери. Ответный заговор Бориса был прост и непритязателен – его доносчики обвинили Шуйского в попытке покушения на жизнь царя Федора. Этим ловким ходом Борис избавился от многих недоброжелателей – и выбросил их из Москвы, как сбрасывают с шахматной доски убитые фигуры.
На эту игру у него ушло почти пять лет.
До сих пор Борис Федорович поминал добрым словом покойного царя, хотя меж ними всякое случалось. Было и такое – царь опалился гневом на старшего сына Ивана, Годунов вступился за царевича, был поколочен царем, долго лечился. Царь сам к нему приехал восстановить дружбу. Спорить с Иоанном Васильевичем не приходилось – обиду пришлось забыть.
А теперь Борис Федорович – вершитель всех государственных дел. Как он скажет – так и государь приговорит. Чтобы быть поближе к царскому семейству, Годунов затеял строить себе знатные хоромы в Кремле, и чтобы главные ворота выходили непременно на Соборную площадь. Стена же каменная, и двор сразу. Как войдешь, камнем вымощен. Приятно, выйдя на гульбище, что опоясывает первые построенные палаты, глядеть, как трудятся плотники, как мостят последние уголки двора нанятые в Немецкой слободе мастера. Жилые палаты пока невелики, но рядом возводят четырехъярусное здание, всем боярам и князьям на зависть. И вход туда будет не со двора, а прямо с площади; замысел взят с немецких гравюр, и нигде более на Москве такого нет.
Главное – уже готова большая столовая палата, стены расписаны, резные скамьи вдоль стен поставлены. Все послы, что прибывают к государю, сперва званы представиться в государевы палаты, где для них устраивают пир, а несколько дней спустя – в годуновские палаты, где пир едва ли не богаче. Шепчись, изумленная Москва, перемывай косточки боярину! Боярин уверенно движется вверх, и поглядывать вниз ему недосуг.
Суконная завеса, прикрывавшая низкую дверь, шелохнулась. Так, без спроса и без предупреждения, могла войти, спустившись из терема, только жена, Марья. Боярыня Годунова.
Она была ростом невысока, с годами располнела, и черные косы, которыми когда-то пленился Борис Федорович, уже пробитые сединой, убраны в волосник и под рогатую кику. Походка была беззвучна, как у кошки, походка была усвоена еще в девичестве, когда Марья училась двигаться плавно, как лебедь плывет. К тому же на ногах – комнатная обувка, мягкие ичиги.
Теперь боярыня тому же учила дочку, Аксинью, и нарадоваться на нее не могла, берегла пуще
