– Возьму.

– И ежели кто-то из наших, московских, с ними сговориться попытается, тут же доложи.

– Доложу, боярин. А как быть с воеводой? Он ведь, поди, искать меня станет.

– Скажись больным. Растолкуй ему – в спину вступило, будешь жить у костоправа, он тебе в мыльне станет спину править, а после мыльни и такой правки лежать надобно, не по Москве шастать.

Якушка усмехнулся.

– Знак нужен, – сказал татарин. – Коли случится мне прислать к тебе, боярин, человека, чтобы на словах передал…

– Знак? – Годунов обвел комнату взглядом, взгляд зацепился за книгу на аналое. – Пусть скажет: он-де принес на продажу старую книгу, книгу… Хм, книгу…

Тут он вспомнил: недавно дочери, Аксиньюшке, купили «Златоструй», поучения Иоанна Златоуста, и дочь обещала вслух его батюшке с матушкой почитать.

– «Златоструй»! Запомнил?

– «Златоструй», – повторил Якушка.

– Ну, теперь, кажись, все. Ступай.

Глава 2. Мастер Кит

Всякий, увидев это здание на Варварке, сразу бы сказал: предназначено для торговых дел. Хотя вокруг небольшой сад, яблони да вишни, но какой же двор на Москве без сада? Разве что Земский двор, так там вместо сада съезжая, а вместо яблонь – поднятые на улицах покойнички, которых свозят со всей Москвы для опознания.

Никаких у тех палат излишеств, окошки малы, нарядного крыльца нет, а стены даже на вид изумительной толщины. Таким стенам пожар не страшен. Весной и осенью, в пору распутицы, здание имеет угрюмый вид, а летом и зимой вокруг – суета: зимой подъезжают сани с товаром, летом же – телеги, крепкие мужики вносят и выносят мешки, бочата и лубяные короба, у дверей стоят приказчики, ведут счет товару. Но околачиваться возле, надеясь что-то стащить, бесполезно: хозяева не первый год ведут дела на Москве и при необходимости сразу пускают в ход и кулаки, и палки, и что подвернется под руку. Жаловаться бесполезно: ранее этих людей привечал сам покойный государь, с ним тягаться – прямая дорога на тот свет, теперь же они поладили со всевластным боярином Борисом Годуновым. Вот так-то станешь на них просить – а потом такие твои давние грехи тебе припомнят, что сам будешь не рад.

Соседей у тех торговых людей мало – одни Божьи храмы кругом. Храмами Варварка славится. Тут тебе и Борисоглебская церковь, и церковь Святой Варвары, и церковь Жен-мироносиц. Все имеется для спасения души – а как ее спасают английские купцы, никто не знает.

В Зарядье уже перестали удивляться – бывает, летом выходят из палат люди, одетые диковинно, в широких портках, не достающих до колена, в чулках, обтягивающих ногу так, что бабам и глядеть срамно, в коротких епанечках, но чаще бывает – одетые на московский лад. Особливо зимой – в крещенские холода по Москве в чулочках не побегаешь.

Эти палаты после смерти их владельца, постельничего Бобрищева, за неимением наследника перешли под государеву руку, и государь отдал их английским купцам, но не простым – они объединились в «Московскую компанию», потому что вместе сподручнее вести дела с далекой страной. В бывших Бобрищевых палатах есть где хранить товары, есть где принимать почтенных гостей, а еще одно преимущество здания на Варварке – Кремль неподалеку. Пробежать по Варварке, обойти храм Покрова Богородицы, что на Рву, стоящий снизу доверху в лесах, – и тут тебе сразу Флоровская башня, при ней ворота. А в Кремле – все приказы, кроме разве Земского двора, всех нужных особ можно встретить.

Но от старых Бобрищевых палат, которые стали звать Английским двором, остались лишь каменные подклеты, сложенные из крупных белокаменных плит, двух аршин толщиной, остальное англичанам пришлось строить заново – более двадцати лет назад неугомонный крымский хан Девлет-Гирей со своими крымцами дошел до Москвы и сжег ее, не только терема и сады пострадали, но и каменные палаты. Могло быть хуже – поскольку покойный царь незадолго до того желал и не смог заключить выгодный для себя союз с Англией, все торговые дела были приостановлены на два года и товаров на Английском дворе обреталось немного.

Однако сейчас крымцы сидят смирно – после того, как русские воеводы прогнали с позором очередного охотника пограбить столицу и увести полон, хана Казы-Гирея. И Английский двор достаточно просторен, чтобы и в подвале, и на чердаке хранить многие купленные в Москве и ждущие отправки в Лондон товары: выделанные кожи, пушнину, конский волос, свиную щетину, гусиный пух. Там же были доставленные морем в Холмогоры, а оттуда водой в Вологду, а из Вологды уж на санях либо на телегах привезенные английские товары: от ограненных драгоценных камней до оружия.

Вечерело, смеркалось, наступала пора зажигать свечи. В Казенной палате Английского двора до сих пор почти все были заняты делом. Истопник, стоя на коленях перед изразцовой печью, закладывал туда поленья. За длинным столом сидели писцы-англичане, уже лет по двадцать жившие на Москве, и вполголоса сверяли записи в толстых книгах, сшитых толстыми шнурами. При них было несколько купцов, ведущих тихие деловые разговоры. Парнишка расставлял подсвечники, прибирал опустевшие плошки, в которых обычно писцы и приказчики Английского двора держали орешки, приносил новые – до ужина еще было немало времени, требовалось подкрепить силы.

Под окном пожилой писец, сидя за небольшим столиком, писал под диктовку письмо. Диктовал мужчина, годами – чуть за сорок, одетый на русский лад, в нарядную голубую рубаху по колено и шелковый полосатый зипун. Его трудно было отличить от коренного москвича – разве что борода имела более ухоженный вид да светлые волосы подстрижены не на Торгу, где сажают человека на чурбан, надевают ему на голову горшок и срезают все, что торчит, так что на земле образуется кошма из разномастной волосни. Человек с такой безупречной прической мог бы достойно выглядеть и при королевском дворе.

Он единственный, за исключением двоих писцов и купца-москвича, был одет по-русски, причем одет богато, и чувствовал себя в зипуне и казанской работы пестрых сапогах превосходно – да и удивляться нечему, его на Москву привез отец еще десятилетним, и по-русски он объяснялся лучше иного купчишки, прибывшего из тех северных краев либо сибирских украин, где в лесу родились, пню молились.

А бездельничал в Казенной