бы там ни было, ты все-таки нашел свой дом, а то я уже боялся, что мое дитя и дорогу сюда забыло. Знаешь, как у нас говорят, — того, кто долго блуждает, шайтан своим считает… Что ж, с благополучным возвращением тебя…

Порасспросив сына о здоровье, Орсгельды-ага вошел в дом, вынес оттуда нож и тут же принялся точить его о брусок. Хошгельды понял, что в честь его приезда отец хочет зарезать барана, и шутливо запротестовал. Такой почет обычно оказывают гостю, которому уж никак не меньше тридцати. А человек моложе этих лет — все равно что подросток с незрелым разумом. Разве не этому его учили родители?

Но Нязик-эдже стала энергично, возражать:

— В прошлом году мы откормили для тебя барана, а ты не приехал. Стали откармливать другого, но ты все не ехал. Хорошо хоть третий тебя дождался.

Разговаривая с сыном, мать хлопотала по хозяйству. Она поставила самовар, налила воды в котел, приготовила посуду, замесила тесто. Движения ее были точны и быстры — беседа нисколько не мешала ей. Между, делом она продолжала рассказывать:

— Каждый день, как только сядем с отцом обедать, так уж обязательно тебя вспомним. Ну и, поверишь ли, кусок в горло не идет. Три сына у нас было, так бы одному с нами за столом сидеть. Старший тоже редко навещает. Вам ведь и невдомек, каково это родительскому сердцу. Ну, ничего, сам станешь отцом, тогда и поймешь.

В это время на улице показались трое молодых людей. Впереди шел самый старший из них, одноклассник и лучший друг Хошгельды — Овез Курбанов, за ним следовали Джоммы Кулиев и Вюши Непутевый.

— Смотри-ка, правда Хошгельды приехал! — воскликнул Овез. — Здорово, Хошгельды!

Пришедшие шумно приветствовали товарища. Они не стали, как это подобает людям пожилым и солидным, долго спорить о возрасте, церемонно предоставляя друг другу законное право старшего первым осведомиться о здоровье собеседника. Они не стали задавать бесконечных вопросов, отвечающих старинным представлениям о вежливости и взаимном уважении, а ограничились простыми репликами: «Благополучно прибыл?» — «Да, благополучно!» — и сразу заговорили о том, что их по-настоящему интересовало.

Беседа быстро увлекла их. Овез и Хошгельды говорили. о своей жизни, рассказывали, где им довелось побывать, на каких фронтах воевали, чего успели достигнуть после войны.

Двор постепенно наполнялся молодежью. Подходившие запросто включались в разговор, который становился все более интересным. Недаром на груди у многих сверкали ордена и медали за боевые подвиги и награды, за успехи на трудовом фронте. Все шутили, смеялись, вспоминали прошлое, но больше всего говорили о нынешних колхозных делах.

Орсгельды-ага и Нязик-эдже тем временем хлопотали у очага: старик резал мясо, она раздувала огонь.

Молодежь несколько приумолкла, когда во двор потянулись соседи, пожилые колхозники, прослышавшие о приезде младшего сына Орсгельды Пальванова. Старики еще издали обращались к нему:

— Благополучно ли добрался, Хошгельды?

— Это хорошо, Хошгельды, что ты не забыл своего селения…

— Ты, говорят, настоящим ученым стал…

— Где пропадал, что поделывал?

Хошгельды учтиво отвечал каждому. Когда он напомнил, что учился в Москве, старики, переглянувшись, важно повторили:

— В Москве учился!

Они задумчиво поглаживали свои длинные седые бороды, словно стараясь представить себе далекую столицу, и было видно что уже одно слово — «Москва» — нашло взволнованный отклик в каждом сердце.

Старший брат хозяина дома — Ата Питик — задавал племяннику особенно много вопросов. Он слыл человеком недоверчивым, во всем сомневающимся, готовым по каждому поводу вступить в отчаянный спор. Самое прозвище его — Питик, то есть Щелчок, — не случайно закрепилось за ним с давних времен. Уже в детские годы одержимый страстью все опровергать, он непрестанно спорил с товарищами на щелчки, и они неизменно доставались ему в большом количестве.

— А правду ли говорят, Хошгельды, — недоверчиво спросил он, — будто в Москве подземный поезд и под речкой проходит?

— Да, это правда. Я каждый день там проезжал.

— И под большими домами тоже?

— Да, тоже.

— Скажи пожалуйста! А как же это поезд проходит под большим домом в десять этажей, а дом не проваливается?..

Тут вмешался в разговор другой старик:

— Если человек добился того, что поезд под землей ходит, так уж он найдет способ, чтобы и десятиэтажный дом не проваливался.

— Да, хорошо бы побывать в Москве, — заметил кто-то.

— Добираться туда долго, — откликнулся Ата Питик.

— Уж и долго, — возразил ему сосед. — Если самолетом, то за один день доберешься.

— Да, — подтвердил Хошгельды. — Сегодня на рассвете вылетите из Ашхабада, а под вечер будете уже гулять по Москве. А если назавтра обратно, тоже рано-рано утречком подниметесь и вечером свой дом увидите.

Нязик-эдже, неподалеку жарившая мясо, недовольно заметила:

— После этого и верь ему, что времени не нашлось побывать у нас.

— Чудеса, да и только! — говорили старики, увлеченные рассказами Хошгельды о столице.

— Какие же чудеса? — возразил кто-то. — Разве мы здесь, у себя, не слышим каждую ночь, как бьют часы в Москве, на Красной площади? Если бы мы сами не слышали, а нам рассказали, что можно и здесь слышать их, никто бы, конечно, не поверил. А мы. верим, потому что каждую ночь слышим своими ушами, как они бьют. Из Москвы к нам и самолеты прилетают, оттуда к нам и радио доходит… Такие чудеса уже обычным делом стали…

Другие старики охотно согласились с этим утверждением.

— Да, не будь на свете Москвы, не было бы у нас многих полезных вещей.

Солнце уже заходило, наступали сумерки.

Хозяева поставили перед гостями деревянные чашки с жареным мясом и только что вытащенный из печи румяный чурек. Разговор продолжался и за едой. Кто-то сказал:

— Вот мы, сидя у себя дома, и то многому научились: радио слушаем, тракторами пашем, растениями повелеваем, а о молодых людях, которые в больших городах побывали, науки познали, — и говорить нечего.

С другого конца шутливо заметили:

— Да уж теперь, если Орсгельды-ага не свяжет сына по рукам и ногам достойной женой, такого джигита ему не удержать.

— Что ж, пожалуй, и в самом деле пора, — согласился хозяин.

— Вот, бог даст, колхоз в этом году получит хороший доход, — мы и женим сына, — вставила свое материнское слово Нязик-эдже. — Была бы невеста подходящая, а уж той устроим наславу.

— Не так это легко найти хорошую жену, да еще ученому человеку. Не зря говориться — от хорошей жены и хорошего коня раньше смеха засмеешься, а от плохой жены и плохого коня раньше смерти умрешь.

— А то еще говорят — умный хвастает конем, а глупый — женой, — смеясь, отозвался Хошгельды.

После обеда мужчины еще некоторое