— Нет, Бахар, ты не права. У нас каждому дорога открыта, каждый может достигнуть своей цели. Надо только стремиться к ней всей душой. Мне тоже после трех лет фронтовой жизни, после госпиталя казалось, что возвращаться в институт бессмысленно, что от первого курса ничего в памяти не сохранилось. А потом понял, что надо только очень захотеть — и все преодолеешь. Ты уж мне поверь…

Бахар ничего не ответила. Она молча разглядывала ствол высокого абрикосового дерева, склонившегося над колодцем. Горячий ветер развевал подол ее длинного платья из тонкого домотканного шелка — кетени, слегка шевелил две тугие черные косы, спадавшие ей на грудь. Над головой у нее тихо шелестели листья, уже утратившие свой нежнозеленый оттенок, свою весеннюю свежесть. Под дуновением ветра самые желтые из них время от времени, по одному, по два, кружась, падали на землю.

Хошгельды понял, что разговор этот опечалил Бахар, которая и без того выглядела грустной.

— Ты совсем взрослая стала и серьезная… Только бледная почему-то… — участливо сказал он.

Бахар оторвалась от своих мыслей, и они оба улыбнулись.

— Бледная оттого, наверно, что редко выхожу из помещения. Я ведь писала тебе, что ушла из МТС и теперь снова в ковровой мастерской работаю, а по вечерам занимаюсь. Ты, может, и в самом деле подумал, что Бахар совсем рассталась с учебой? — снова оживилась она. — Нет, не так это! Хочу все наверстать… Я еще тебя догоню.

Девушка вдруг глубоко вздохнула и продолжала уже не так задорно:

— Я сейчас сидела у окна, и как только ты сошел с машины, узнала тебя… А ты почему, Хошгельды, перестал на мои письма отвечать? — спохватилась она. — На три письма не ответил.

— Как не ответил?.. Я тебе последний раз совсем недавно писал. Уже когда собирался сюда ехать.

Бахар не могла скрыть своего недоверия.

— Может быть, ты позабыл название родного колхоза? — сказала она с укоризной. Но тут же, желая услышать подтверждение его слов; мягко спросила. — Ты, правда, отвечал мне?

— Тебе нужно, чтобы я поклялся? Конечно, отвечал!

— В таком случае, почему уже год, как я не получаю от тебя ни строчки?

— Понятия не имею.

Бахар снова нахмурилась.

— Как-то странно… Овезу от тебя приходили письма, а мне нет.

— Очень странно! Если бы ты мне сообщила, что корреспонденция пропадает, я бы как-нибудь иначе дал знать о себе. Но ты лучше скажи, кому здесь могла прийтись не по душе наша переписка. Есть, наверно, такие. Уверен, что есть!

Бахар и сама подумала об этом и даже заподозрила одного из своих сверстников — неутомимого балагура и вечного неудачника Вюши, прозванного односельчанами Непутевым.

— Не знаю, кого ты имеешь в виду, да и какая польза тому, кто перехватит твое письмо, — сердито сказала она. — Но кто бы он ни был, этот похититель, уж я до него доберусь. Ведь это не такой вор, что приезжает на коне издалека, а кто-то из наших.

«А что если это отец Бахар задерживал мои письма? — с тревогой подумал Хошгельды. — Он ведь председатель колхоза, а корреспонденция с почты поступает в правление. Впрочем, на дядющку Покгена это не похоже».

— Если ты разыщешь этого вора, обязательно укажи его мне. Хотелось бы поговорить по душам с таким человеком.

— А в этих книгах, которые ты несешь, нет ли таких, что и мне пригодились бы, — переменила тему разговора Бахар.

— Нет, здесь все книги по моей части — о земле, — ответил Хошгельды, показывая на окружающие их сады и поля. — Но ты не думай, что я позабыл о твоей просьбе. Со мной еще целый ящик книг, только я их пока в городе у товарища оставил. Среди них — много для тебя… Но мы еще успеем поговорить обо всем, а сейчас я пойду к своим старикам.

Он подхватил вещи, кивнул девушке и направился дальше. Бахар крикнула ему вдогонку:

— Хошгельды, ты еще поживешь у нас?

— Да, если примут, — поживу. Мне ведь только бы поля и сады кругом были… — И он легко зашагал по дороге.

Девушка долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за тутовыми деревьями.

Бахар вспомнилось прошлое: школьные годы, детство… Хошгельды был старше ее на три класса, но они всегда дружили, всегда тянулись друг к другу.

Внезапно, словно пробудившись ото сна, девушка встрепенулась, бросила в колодец бадью и отпустила барабан. Бревно с намотанной посредине веревкой раскручивалось все быстрее и быстрее, и скрип его разносился далеко вокруг. За соседним домом с грохотом разгружали ящики. Там громко разговаривали и смеялись. Множество звуков наполняло горячий послеполуденный воздух.

Бахар набрала воды и направилась домой.

РОДИТЕЛЬСКОЕ СЕРДЦЕ

Орсгельды Пальванов, человек лет шестидесяти пяти, с высоким лбом и седой бородой, спускающейся на широкую грудь, носил такую фамилию не случайно. Когда-то, еще в молодости, его прозвали «Пальван», что означает борец, потому что именно в этом качестве он прославился как участник состязаний, в старину входивших в программу каждого торжества, каждого тоя.

В те времена он был бедняком, так же, как и его отец, его дед и прадед и тысячи других неимущих дайхан, и все его состояние определялось перешедшими к нему по наследству двумя танапами[1] земли да очередью воды на полчаса через каждые двадцать дней.

Воды этой нехватало даже для такого крошечного надела, и ее приходилось одалживать то у одного, то у другого богача, за что они взимали с Орсгельды треть, а то и половину его урожая.

Дни и ночи трудился Орсгельды на своем участке, чтобы хоть как-нибудь прокормить семью. Никакого другого ремесла он не знал и ни на какую поддержку со стороны рассчитывать не мог. Были у него, как и у всех, близкие родственники, с которыми он поддерживал добрые отношения, по и те постоянно бедствовали, а о том, чтобы оказывать друг другу помощь и хозяйствовать сообща, тогда и мысли не было — каждый сам добывал себе пропитание и средства к жизни.

Самой надежной и самой верной поддержкой Орсгельды Пальванова была на протяжении многих лет его жена, родившая ему троих сыновей. Нязик слыла искусной ковровщицей, она умела красиво вышивать и к тому же оказалась хорошей хозяйкой. Так в бедности, но во взаимном согласии протекала их жизнь, пока не дождались они лучшей поры.

В 1925 году, когда большевики провели в Туркмении земельно-водную реформу, Орсгельды Пальванов получил свою долю земли и воды, а также денежную помощь от правительства.