Юрат споткнулся на слове: не сумел выдумать, чего же такого она сотворит? Ну, не в полено же обернёт — в такую-то дичь, кто поверит?

— Чушь! — фыркнул Хран. — Чесла чуть не единой надеждой ныне осталось. Тронь её барра, и народ отчается. Снимется с места и пойдёт искать доли в чужих краях. Запустеет земля. Что-то я в таком разе выгоды для ведьм не вижу. Одним остаться? Среди зверья дикого? С ума съехать можно.

— У кого ж они нынче-то маслице берут? — задумчиво пробормотал Цвий.

— Что ты всё со своим маслицем? — раздражённо забухтел Юрат.

— Цыц! — прикрикнул пестун и оборотился к управляющему: — Думаешь, у соседей? Мыслишь, что на севере где-то торговлишку завели?

— Почему нет? У нас-то с маслицем нынче туго. Чего с нас взять? Вот они и подались других купцов отыскивать. Может, и отыскали. Вот, что хошь со мной делай, но не верю, будто бабы на одном подножном корму держатся. Или собственноручно скотину пестуют. Не та у них порода. Не клуши деревенские.

— Так до утра гадать можно, — оборвал его умствования Радгар, потягиваясь. — Решили же: сгоняем в крепость, глянем. А на пустом месте планы строить — народ смешить. Так что, давайте-ка укладываться. Глаза слипаются.

Глава 1

Наша система не просто форма организации, а такая форма тирании

— Вылазь, моя сладкая! — лживо, слащаво взывала к ней жирная Можка, с трудом глотая самые ядрёные ругательства, что знала. — Господа тебя требуют! Вылазь, тварь… кхе, милая… Тебя и пальцем никто не тронет! — нашлась она, сообразив, чего эта нищебродка может забояться.

И, не дай бог, не вытащить эту дрянь из ямы под сараем, что вырыли лисы, прорываясь к курам. Вот тогда-то не видать пяти золотых, что посулили важные грозные гости из далёких невиданных земель. Оно, понятно, господа норов наружу не выпячивают — держат себя достойно, приветливо. Однако чует Можка: коли они осерчают, так могут и того… не погнушаться навешать всем да всякому без разбора. Даром при них такие богатыри, что с единого взгляда на них из Можки дух вон?

Да и девки заезжие чисто волчицы, пусть и лыбятся, будто приличные. От них стервами за версту несёт. Но и достатком тоже. Тут понятие надо иметь: с кого медью взять, а кого и на золото растрясёшь, так не обеднеет. У Можки того понятия пруд пруди — её на мякине не проведёшь. Она нюхом чуяла: золотишка у гостей в достатке. И с посулом её не обманут, коль свершить всё, как велено. Да в том-то и беда: надо было свершать да поторапливаться, чтоб гости не передумали.

— Вылазь, падлюка! — уже почти хныкала она, без сил обрушив рыхлые телеса на землю.

Так и стекла по стеночке собственной сараюшки на задках собственного трактира — аж доски затрещали. И тихо завыла, захлюпала:

— Меня ж со свету сживут! Понимаешь ли ты, дрянь гнойная? Голову же сымут! Совесть-то у тебя есть?

— А у тебя, корова бесстыжая? — тихонько пробурчала себе под нос Данька.

Однако так, чтобы хозяйка её услыхала. Та, мигом озверев рожей, вскинулась было облаять наглую служанку. Но привычно осеклась. Языкатая поганка хоть и числилась сироткой, но в трёх деревнях вокруг у неё проживала пропасть дядьёв да тёток. И всем было дело до её судьбы. Такое вот въедливое семейство. Можке не раз и не два делалось такое внушение за племяшку, что чуть по миру с сумой не пошла. Это когда ей трактир едва не спалили, раз уж обычная взбучка не возымела действие. А Трипошку чуть до смерти не уходили, когда сыночек попытался завалить новую смазливую служаночку и отыметь. Наперво сама Данька полоснула сына по роже ножичком, что таскала в сапожке. А после в трактир ввалились её двоюродные брательники и…

— Я бы тоже не вылезла, если на меня бы такой кабаняка полез! — повысила голос Данька. — Да стал юбку задирать. Да руками полез, куда не надо. Девке семь годков, а он её насильничать вздумал, скотина безбожная!

— Молчи! — испуганно провыла Можка.

Да зыркнула в сторону калитки, что вела на двор перед трактиром.

Там торчал кое-кто из гостей, что ожидали эту самую приблуду. Шибко ожидали — как с цепи сорвались. Смотрели грозно, немилостиво. А рядом отирались свои деревенские: любовались на витязей иноземных. И услышь сейчас кто из них, что Трипошка девку малую сильничать хотел, так для затравки сыночку всё хозяйство мужеское отчекрыжат. А после вздёрнут прям на воротах. Уж больно сельчане люты до таких дел: сильников, а тем паче малолеток, страсть как ненавидят.

Их и в других наратах Рунии не жалуют. Но так, как в у них в Мерее, не лютуют нигде. А уж коли дознаются, что и младшенький Новишка туда ж пристраивался, так хоть ложись да помирай. Осиротеет она — Можка в един момент. Так для кого и жить-то ей после? Ой, не доглядела! Не доглядела, не окоротила сынов… Так кто ж мог знать-то, что этакая дрянная паскуда может проезжим господам занадобиться? Кому в ней толку-то? Чего с неё взять-то?

— Мать! — ввалился в калитку губастый, пухлый Трипошка у которого от ужаса глаза повылазили, будто у рака. — Ждут же! Чего вы тут! Тащите её ужо! Прибить грозили! А за что, коли вы сами тут возитесь?!

— Не вылазит она, — столь ядовито-ласково пропела Данька, что у Можки подкатила к сердцу жуткая маета. — Насильников страшится…

— Да я ж ничего!! — взвизгнул Трипошка, заколыхавшись всем телом. — Я ж не успел!..

— Чего не успел? — прилетел от калитки голос, от которого кровь стыла в жилах.

И к ним шагнул иноземец из тех, что нагрянули в трактир. Не так, чтобы богатырь знатный — видали и покруче — да вот только несло от него дикой силищей. Данька мигом сообразила: колдун! Красавчик — пальчики оближешь. И смотрит ласково. А у самого в чернущих глазюках сплошная жуть. В каждом глазе по смертушке сидит и пальчиком так ласково манит, аж оторопь берёт. И все прочие господа с госпожами его слушают. Он, вроде, вслух и не приказывает, но единым взглядом кого хочешь куда хочешь наладит. Видать, шибко могучий чародей.

— Чего не успел? — бесстрастно повторил Дон, подходя к многострадальной стене сараюшки.

Данька даже охнула — так быстро уползла с пути иноземца жирная Можка. Трактирщица и на своих двоих-то улиткой таскается. А тут, гляди-ка, голубицей спорхнула